— У меня жизнь одна, я вам не лошадь так работать!
— А может статься, Устинья Пална, — сказал Семен, — что ты и вовсе работать не желаешь, почет тебе нужен особый?
— Ну во-от!.. — отмахнулась Устинья, явно сбитая с тона. — Я толкую, что ты лишнее нас заставляешь: агроном про перегной и не поминал, знаю ведь я.
— Погоди! — остановил ее Семен и, торопливо поплевывая на пальцы, залистал блокнот. — Вот что агроном советовал, а я записал… Вот! «Малина, правда, неприхотлива на почву, но хорошие урожаи дает только на почвах, богатых перегноем и умеренно влажных. Но опыт также показал…» опыт, Устинья!.. «что при большой сухости почвы перегноя еще не-до-ста-точно, и количество удобрения располагается так: два кило перегноя и два кило компоста на один квадратный метр». Записано точно, Устинья Пална. Таким же образом надо готовить на зиму почву под клубнику — с добавкой навоза! — под смородину… И так мы в конце концов оборудуем землю, что отличные урожаи будут у нас уже обыкновен…
— Да ну тебя! — грубо прервала Устинья, бросив лопату. — Зарядил, как пономарь! Все равно за компостом не пойду, я вам не лошадь.
Она сложила под грудью толстые красные руки и упрямо задрала голову вверх, к налившемуся зноем небу.
— Выдумали бригады, людям не доверяют, будто все тут воры, бродяги… Да я отродясь ни на этакую вот копеечку чужого не брала!
— Я тебя в этом не уличал, а вот если не пойдешь, я о тебе на сегодня запишу как о прогульщице, — твердо сказал Семен.
— Записывай! Пиши! — взревела Устинья.
Но степенная Антонина Шилова спокойно прервала ее:
— Посовестись, Устинья Пална, с тобой вежливо обращаются. Но если запишет, хорошего мало.
— Пусть, пусть!.. А он уважай меня! Я ему почти в матери гожусь!.. Сынки мои вчера этого паршивого ивняка невпроворот нарезали у реки, в сырости, голубчики мои, настоялись, а я, мать, молчи? Боже ты мой!
— Ох, неправду говоришь, Устинья Пална, — укорила Антонина Шилова. — Мало, совсем мало нарезали ивняка твои сыночки… все девушки-корзинщицы на них осердились!
Но Устинья, пропустив замечание мимо ушей, снова запричитала:
— Обижают меня-я, не уважают… горько мне-е!
И Устинья, как всегда после брани, завздыхала и прослезилась. Но заметив Никишева и Баратова, она вдруг застыдилась своей слабости и, дурея от гнева, крикнула — Связались черт с младенцем, продали колхозу свою душу, теперь концов не найдешь! Да еще перед всякими посторонними с ветру, срамите меня! — и, с силой вдавив кулаки в мясистые бедра, Устинья бесцеремонно кивнула в сторону Баратова. — Вон какой белоштанник тут шляется, глазеет на нашего брата… Ну-ко вот, председатель, спосылай-ко этакого, гладкого, за компостом!
— Черт знает что! Спятила ты, баба! — вскипел Семен, и губы его задрожали от стыда. — Да это же наши гости! Да ты знаешь, кто это? Это же сама наша советская печать!
— А хоть распечать, мне ее не качать! — отрезала Устинья и, сняв башмак, с яростью вытряхнула из него землю.
— Ой, берегись! — погрозил Семен. — Они твой характер опишут, они зверское твое лицо всей стране покажут, и куда бы ты ни явилась, все тебя застыдят: «A-а, вот, мол, она Устинья Колпина-а!»
Семен, увлекшись, забасил трубным голосом, а Устинья от удивления даже примолкла.
ebooksa