И тут Антонина Шилова решительно взяла ее за локоть.
— Пойдем-ка, будет тебе срамиться. Или ты и меня подвести хочешь? Берись-ка за носилки… Ну!
Устинья, ворча, пошла позади, но ее красное лицо, обращенное в сторону приезжих, выразило такую мрачную злобу, что Баратов, совсем сраженный, шепнул Никишеву:
— Ну и бабища!
В эту минуту Семена кто-то позвал, и он быстро ушел. Баратов с досадой посмотрел ему вслед и сделал обиженное лицо.
— Все-таки это, знаешь, нелепо… Поскольку мы здесь гости, нас следовало бы оберегать от подобных выходок!..
— Вот как! — иронически фыркнул Никишев. — Что ж, к нам, гостям столицы, прикажешь особо жизнь приспосабливать?
— Ты все пошучиваешь, философ, — надулся Баратов. — Всего хуже в таких случаях то, что чувствуешь себя совершенно беззащитным. Этакая грубая, темная бабища!
Никишев усмехнулся, вытирая потный лоб и короткую шею.
— А ты думал, чудак, этакая Устинья сразу оценит твою важность для страны и революции? Да что ты ей? Ты же слышал, она неграмотная, книги ей не нужны, а что за люди писатели, ей и вовсе непонятно.
— Но понимание простой сути вещей, что кроме физического труда есть духовный, интеллектуальный труд — должно быть, право же, доступно каждому, даже…
— Да оставь ты, Сергей, эти прекраснодушные рассуждения, — с досадой сказал Никишев. — Для такой вот Устиньи существует только один ценный вид труда — ее собственный труд, на все другое ей наплевать. Если бы все Устиньи понимали суть вещей, как тебе того хочется, тогда многие животрепещущие проблемы перевоспитания были бы просто сняты жизнью.
— Но еще неизвестно, что лучше: отсутствие проблемы или реальная Устинья! — насмешливо признес Баратов. — Пока такой колючий куст деформируется путем разных там обрезок и скрещиваний, издерешь об него в кровь руки и лицо, — издержки не покрыть.
— «Кустов» таких у нас еще сколько хочешь, Сергей. Только у таких кустов одним махом шипы не снимешь — это сложная работа на годы и годы. Тебя, вижу, огорчает это наследие прошлого, но не будем, друг, пугливыми неженками, которые шарахаются в сторону от каждого колючего куста. Что ж, ведь он реальность…
— И я, значит, должен послушно принимать это?
— Напротив, Сергей. Ты, как художник, должен мобилизовать все свои внутренние силы, чтобы вмешаться! Да, кстати, тебе, наверно, известно: к такому колючему кусту, как, например, шиповник, можно прекрасно привить розу.
— У тебя доводы, я знаю, всегда найдутся, — пробурчал Баратов. — Тем более они должны быть, потому что я чувствую: ты намерен вмешаться. Да?
— Намерен, — скромно согласился Никишев. — Пока что присматриваюсь.
— Скажите, пожалуйста, — раздался позади грудной голос. Оба обернулись и увидели Шуру. Она стояла на тропинке, слегка щурясь от солнца, стройная и легкая в своем полосатом, синее с белым, ситцевом платье и белом платочке с плетеными кружевами; чуть отогнутые вверх, они прозрачным кокошником возвышались над ее темными блестящими волосами.
— Скажите, пожалуйста, — повторила Шура, еще не отдышавшись после быстрой ходьбы и оглядываясь по сторонам. — Нет ли здесь Семена Петровича? Мне сказали, что он сюда прошел.
ebooksa