Аистов-цвет

22
18
20
22
24
26
28
30

— Мы с ним боимся! Он еще нас утопит, а река широкая, как небо.

— Не утопит, детки, не утопит! Идите! Иванко, ты в воду не лезь, а только с краешка набирай руками. И детей не пускай…

— Я уж знаю, как.

Дети ушли, и Ганка остается одна. Люди, что пришли к пароходу, сидят на пристани или в тени у воды. Ждут. Они уже знают историю несчастья Ганки, бросили по несколько копеек детям, немного пожалели и теперь забыли. Ганка лежит одна. Только солнце не покидает ее. Все целует горячо.

— Идем туда. Вон туда! — Иванко показывает рукой и бежит впереди всех. В глазах его еще дрожат слезы, они не успели высохнуть после грустного рассказа, но на губах уже расцвела радость. За ним идут трое в рваных грязных сорочках. Это грузчики. Дети с мокрыми головами спешат за ними. И маленькая Юлька быстро перебирает ногами, но остается далеко позади. Один из грузчиков оглядывается, видит, что Юлька отстала, хочет взять ее на руки. Но Юлька боится и кричит.

Тогда Иванко возвращается и говорит:

— Это хороший дядя. Он тебе даст кеки!

И Юлька уже не перечит и идет к дяде на руки.

— Вон там, где куча камней. Там лежит, — Иванко опять опережает всех и первым подбегает к маме.

— Мамо, вставайте! Вот дяди идут. Они понесут узлы, они отведут нас на беженский пункт, а вас будут поддерживать, чтоб не падали.

Иванко поспешно складывает вещи, сдувает пыль, завязывает мокрым платком мамину голову.

— Так вам лучше будет идти. Ты, Гандзуня, будешь нести вот это, ты, Петро, — это, а я — Юльку.

Но дяди очень жалостливые. Они говорят, чтоб Иванко все сложил в кучу. Они все сами понесут: дети и так устали и набедовались. Тот, который нес Юльку, купил по дороге конфет и уже роздал детям. Они даже скачут от радости. Ганка от этого всего заливается обильными слезами, а Иванко горд — ведь это он добыл такую помощь.

Беженский пункт был на Подоле, в помещении Дома контрактов. Когда подходили, он показался Иванку серой крепостью, где сидят арестованные, и это немного опечалило его, он даже взгрустнул. Иванко думал, что в Киеве должно быть лучше, хотя этот беженский пункт совсем не был похож на другие. Прошли через ворота, сколоченные, судя по свежему дереву, совсем недавно, и ветер донес с широкого каменного подворья запах пота, карболки и мокрого белья, что раскачивалось на веревках и на заборе. Вокруг ходили и сидели люди, много людей.

Иванко с неприятным чувством заметил: некоторые, никого не стыдясь, сбрасывали сорочки и искали вшей.

— Значит, это здесь? — спросил с грустью у грузчиков, но в эту минуту из группы людей выбежал к ним с радостным воплем мальчик.

— Курилы приехали! Курилы! — Это был Федорко. Он подбежал к Иванку, завертелся перед ним на одной ноге, а потом как ветер — вприскочку — понесся через подворье в дом, выкрикивая: — Курилы приехали! Курилы!

На его крик выбежала Проциха, а за ней, перегоняя ее, бежали Проць и младшие дети. Грузчики, видя, что они уже не нужны, сбросили узлы на землю, усадили Ганку, попрощались и ушли.

Проциха по очереди оглядывала новоприезжих, и глаза ее заливала пустота.

— А где же мое дитя? Где моя девочка?