Дневник провинциальной дамы

Из моря возвращается мокрый Касабьянка, за которым следует такой же мокрый доктор, и я срочно увожу детей подальше от зрелища, которое может вот-вот открыться. Последнее, что я слышу, – как кто-то говорит про Касабьянку, что он tout à fait aimable[260].

Развязка наступает, когда вскоре Касабьянка возвращается с новостью, что Доктор Определил Несварение и немецкий джентльмен уже на пути домой со своей женой из Норвегии. Последний факт отчего-то придает всему происшествию весомость и оттенок респектабельности.

По дороге в гостиницу снова попадаем в ливень. Робин и Вики уговаривают меня пойти есть мороженое в отвратительной «Английской чайной», которую они патриотично предпочитают всем французским заведениям, хотя она им безоговорочно проигрывает. Проявляю слабость и соглашаюсь. Ветер насквозь продувает мокрое ситцевое платье, в которое я сегодня опрометчиво нарядилась. Задумчиво посмотрев на меня, Касабьянка бормочет, что какая-то я Бледная, – полагаю, на самом деле это означает Бледно-Синяя.

По возвращении в гостиницу роскошествую и принимаю горячую ванну за четыре франка, prix spécial[261].

После громкого хлопанья дверьми и шумных разговоров дети наконец ложатся спать, и я говорю Роберту, что можно бы заглянуть на танцы после ужина, – это сказать легче, чем «Я хочу пойти на танцы».

Роберт отвечает почти так, как я ожидала.

В конце концов нерешительно, бочком вхожу в танцевальный зал, сажусь на самом сквозняке и наблюдаю, как все одинаково плохо танцуют le tango. Касабьянка, очевидно, полагая это своей обязанностью, неохотно предлагает станцевать следующий фокстрот. В процессе танца оказывается, что сейчас будут выбирать Лучшую Пару, и мы почти выигрываем бутылку шампанского. Это почему-то вдохновляет нас до чрезвычайности, и мы продолжаем довольно весело отплясывать до полуночи.

18 августа. Происходит чуднáя стычка между Касабьянкой и самым нелюдимым пожилым соотечественником, который обычно расхаживает по вестибюлю в канареечно-желтом кардигане и смотрит на всех с одинаковой неприязнью. Внутренне ужасаюсь, когда он замечает, не обращаясь ни к кому конкретно: «Угнетает эта среда» – и Касабьянка назидательно отвечает: «Сегодня вторник», очевидно думая, что перед ним, как обычно, сборище несмышленых школьников. Канареечный кардиган приходит в ярость и кричит, что он встал так рано не для того, чтобы загадывать ребусы или выслушивать их дурацкие разгадки, и ситуация грозит получить неприятное развитие.

Продолжению дискуссии, однако, мешает то, что Вики падает в большую дыру, неожиданно разверзшуюся в полу, и запутывается в трубах (очень надеюсь, что они газовые, но сильно опасаюсь, что канализационные). Ее достают оттуда под громкие крики «Ah, pauvre petite!»[262] и «Oh, là là!»[263], а Касабьянка отводит ее в сторону и строго говорит, что надо смотреть, куда идешь. Хотела бы возразить, что надо думать, что говоришь, но, увы, это приходит мне в голову слишком поздно.

Роберт, когда ему рассказывают про этот инцидент, смеется от души впервые со дня приезда в Сен-Бриак, и я уже далеко не впервые думаю, что у мужчин странное чувство юмора.

Неожиданно оказывается, что последние чистые шорты Робина порваны, а посему возникает необходимость съездить в Динар: отдать в прачечную белые шорты и купить ткани на заплаты для серых. Никто не выказывает желания сопровождать меня в этой экспедиции, так что в конце концов я уезжаю одна.

По другую сторону прохода в автобусе сидит усатый француз, и мы переглядываемся. В голову приходит непрошеная и удивительная мысль, что, вообще-то, приятно путешествовать куда-то одной, без дорогого Роберта и детей. Крайне возмущена и стараюсь не обращать внимания на столь дерзкий и противоестественный вывод.

(Вопрос: Разве не учит нас современная психология, что опасно подавлять возникающие побуждения, вне зависимости от степени их нежелательности? Возможно. Однако поощрять их наверняка еще хуже. Остается лишь констатировать, что определенная опасность присутствует в обоих случаях.)

Мы с усатым глядим каждый в свое окно, но время от времени оборачиваемся. Это занятие не лишено увлекательности, но было бы довольно стыдно в подробностях припоминать фантазии, которые успевают возникнуть в голове до того, как мы приезжаем в Динар.

Остановка напротив казино, мы с усачом одновременно встаем с мест; к сожалению, автобус дергается, меня швыряет обратно на сиденье, и на этом все кончено. Роковой удар по воображаемому роману наносят позорно грязные шорты Робина, кое-как завернутые в бумагу. Они падают на пол, кондуктор подбирает их и возвращает мне.

В Динаре жутко холодно и бродят безликие толпы туристов наверняка откуда-нибудь из Ланкашира. После визита в прачечную покупаю детям плитку шоколада, а себе – розовую купальную накидку – не потому, что она мне идет, а в надежде, что она будет хотя бы немного согревать.

Испытываю некоторые угрызения совести (почему?), что не купила подарок Роберту, но не вижу ничего, что не вызвало бы у него крайнего отторжения. Наконец с горя хватаю кусок свинца, в котором условно угадываются очертания Наполеона, и надеюсь, что он сойдет за необычную антикварную статуэтку.

В стремлении одарить всех и вся не забываю про Касабьянку и на свой вкус выбираю таухницевский томик, но после думаю, что это и бестактно, и эгоистично, и лучше бы я ничего не покупала. Пью шоколад в переполненной pâtisserie[264], чувствуя себя совершенно одиноко в окружении громогласных незнакомцев. Думаю о том, что в далекие времена юности французские пирожные были вкуснее, и с грустью ощущаю всю тяжесть возраста. Отражение собственного лица в зеркале, когда припудриваю нос, только подкрепляет эти ощущения.

19 августа. Роберт говорит, что, наверное, статуэтка Наполеона – это пресс-папье? Приятно удивлена этой крайне гениальной мыслью и отвечаю: «Да, конечно!» По лицу Роберта видно, что он все же сомневается, но я быстро меняю тему.

День не отмечен какими-либо сенсационными событиями, за исключением того, что волны выше, чем обычно, и дважды сбивают меня с ног, причем во второй раз – именно тогда, когда я уверяю Вики, что со мной ей совершенно нечего бояться. Роберт вылавливает нас из океанских глубин, а Вики ревет. Во время этого бедствия два маленьких искусственных локона – Сциллу и Харибду[265], – которые я всегда ношу под купальной шапочкой, чтобы не мочить свои, уносит вместе с шапочкой в море. Касабьянка умудряется поймать шапочку, но про Сциллу и Харибду мне спрашивать не хочется, – соответственно, приходится возвращаться на берег без них.