Дневник провинциальной дамы

Собираем вещи, и Касабьянка напоминает – вежливо, но явно намекая, что ожидал от меня более эффективного администрирования, – что шорты Робина все еще в прачечной. Тихо чертыхаюсь и надеюсь, что Касабьянка не слышал. Он предлагает съездить за шортами, а я говорю, что нет-нет, не надо, я бы и не подумала беспокоить его такой просьбой. Он едет, но, увы, привозит сверток, из которого мы извлекаем огромные белые брюки, не имеющие отношения ни к кому из нас.

Горничная Жермен, которая была свидетельницей всего этого предприятия, восклицает: «Mon Dieu! Alors c’est tout à recommencer?»[270] В ее словах сквозит отчаяние, и я ощущаю полную беспомощность, но Касабьянка вновь приходит на помощь и заверяет меня, что позвонит в прачечную.

(NB. Недельное жалованье Касабьянки совершенно не соответствует его способностям, и я готова тут же его удвоить, но состояние финансов делает это невозможным, и, пожалуй, лучше сосредоточить усилия на том, чтобы вернуть ему четыреста франков, занятых со времени приезда.)

Как обычно, идем купаться, и со мной заговаривает незнакомая дама в желтой пижаме (как людям в таком не холодно?). Она утверждает, что мы с ней встречались на Саут-Одли-стрит[271], – неужели я не помню? У меня нет никаких ассоциаций с Саут-Одли-стрит, кроме той, что мы с Робертом выбирали там себе столовый сервиз в далекие предсвадебные дни (сервиза с нами уже давно нет, его заменила гораздо более дешевая имитация веджвудского[272] фарфора). Однако я отвечаю: «Да-да, конечно!» – и мне тут же представляют «моего мальчика из Дартмута» (очень худой щербатый юноша даже не смотрит на меня), «мою сестру, у которой здесь вилла» и «младшую девочку моей сестры», которая учится в Челтнем-колледже[273]. Чувствую, что должна чем-то ответить, но тщетно оглядываюсь в поисках Роберта, детей и Касабьянки – они с нечеловеческой скоростью ушагали к самой дальней скале.

Сестра с виллой говорит, что читала мою книгу (ха-ха-ха), и спрашивает, что я обо всем этом думаю. Непонимающе смотрю на нее и выдавливаю из себя, что не знаю. Чувствую, что мое поведение несуразно. Остальные, очевидно, считают так же, поскольку за этим следует гнетущее молчание. Неожиданно откуда-то с неистовой силой начинает задувать ледяной ветер, пробирающий до костей.

Совсем тихо говорю: «Что ж…», а желтая пижама восклицает, что, мол, это все погода, и выражает надежду, что завтра мы все вновь встретимся на этом же месте. Я отвечаю, да, конечно, прежде чем успеваю сообразить, что вечером мы отплываем, но, будучи уже не в силах возобновлять разговор, ретируюсь в домик для переодевания.

Позже Роберт спрашивает, кто эта женщина. Я говорю, что не помню, но, кажется, ее фамилия Басвайн.

После некоторого размышления Роберт спрашивает: «А не Мортон?» На что я отвечаю, мол, скорее Чемберлен.

Спустя несколько часов вспоминаю, что Хейвуд.

28 августа. Наш отъезд на семичасовом автобусе вызывает массовый ажиотаж. Весь персонал гостиницы выходит нас провожать. Вики целует каждого. Робин ограничивается тем, что ни с того ни с сего пожимает руку пожилому англичанину в брюках гольф, хотя до этого ни разу с ним не разговаривал. Англичанин говорит, что теперь на его этаже не будет хлопать дверь по вечерам. (NB. Тревожная догадка: Не означает ли это, что все радуются нашему отъезду?)

Роберт пересчитывает багаж, один раз на французском и трижды на английском, а Касабьянка, который до этого по своей воле не сказал соотечественникам ни полслова, вдруг со всей любезностью говорит Старьевщику на Пенсии, что надеется вновь когда-нибудь с ним встретиться. Слегка недоумеваю.

(Вопрос: Почему чужим проявлениям лицемерия удивляешься больше, чем собственным? Нет ответа.)

Автобус увозит нас из Сен-Бриака, и мы приезжаем в Динар, где нам говорят, что пароход не отплывет сегодня вечером и что мы можем (а) заночевать в Сен-Мало, (б) остаться в Динаре, (в) вернуться в Сен-Бриак. Все соглашаются, что последний вариант был бы совершенно неудовлетворительным окончанием нашего отдыха, о нем не стоит и думать и следует искать место для ночлега в Динаре.

Роберт говорит, что это будет нам стоить по меньшей мере дополнительных десять фунтов, и оказывается прав.

1 сентября. Снова дома, и обычных неурядиц тут «как листьев осени на речках Валамброзы»[274].

Временная кухарка прибыла, как и обещалось, и настроена вполне благодушно, хотя суп – разочарование, а сильный привкус вустерского соуса[275] не говорит ничего хорошего об уровне кулинарной подготовки в целом. Она сразу заявляет, что все было оставлено в плачевном состоянии – даже кастрюли не помыты – и, чтобы вообще начать что-то делать, ей понадобятся три формы для пудинга, новая сковорода, котел для рыбы и дуршлаг, и все это – в дополнение к венчику для взбивания яиц, вилкам и полному обновлению припасов в кладовке.

Сен-Бриак остался в сотнях миль отсюда, и у меня такое чувство, что со времени возвращения домой к моему возрасту и внешности прибавилось лет двадцать. Роберт, напротив, выглядит счастливее.

На улице холодно, льет дождь. Касабьянка с необычайной изобретательностью находит развлечения для детей и настойчиво занимается со мной арифметикой каждый день после ланча. Таблица умножения на семь, к сожалению, вызывает трудности, которые пока что кажутся непреодолимыми.

3 сентября. Спрашиваю Роберта, помнит ли он Фелисити Фэрмид, которая была подружкой невесты на нашей свадьбе. Роберт уточняет, мол, такая невысокая со светлыми волосами? Говорю, что нет, очень высокая с темными, и он неубедительно произносит: «А, да…» Суть этого довольно странного разговора в том, что я приглашаю Фелисити в гости, она нездорова и ей предписан отдых в деревне. Она с благодарностью принимает приглашение, в гостевой комнате сделана Генеральная Уборка (бумажную подложку в ящичке туалетного столика придется заменить из-за того, что последняя гостья забыла закрыть помаду, – возможно, это дорогая Анжела, но не уверена; а на зеркале обнаружена загадочная трещина, вина за которую – скорее всего, несправедливо – возложена на Хелен Уиллс).

Сообщаю Касабьянке за ланчем, что мисс Фэрмид очень Музыкальна (это правда, но никак не относится к факту ее скорого приезда, да и вообще вряд ли интересует Касабьянку). Он дает ответ, приличествующий случаю, и вскоре после этого предлагает пройти Тройное Правило[276]. Проходим и в конце выглядим далеко не такими бодрыми, как в начале. Более того, мне по-прежнему не удается помножить семь на восемь.