Дневник провинциальной дамы

Чувствую себя виноватой и заговариваю об уходе. Мисс П. возражает, но слабо и явно одобряет этот план действий. Спрашивают Карину, но та отвечает, что нет-нет, мы непременно должны остаться на чай. Мисс П. что-то энергично шепчет, но ей говорят, мол, нет-нет, это не важно. Мы с Фелисити делаем вид, что внимательно разглядываем невзрачное желтое растение у нас под ногами. Позже мисс П. признается, что Карина должна отдыхать от всего по меньшей мере час днем, но заставить ее ужасно, ужасно трудно. То, что сегодня отдыха не будет, очевидно, наша вина, и мисс П. сохраняет удрученный и слегка возмущенный вид до нашего ухода.

Карина остается радушной до конца и провожает нас к автомобилю. Вынуждена ей признаться, что та дверца не открывается, надо с другой стороны. Она следует совету, резко захлопывает противоположную дверцу и говорит, что мы непременно должны приехать снова в скором времени. Мы отъезжаем, а она стоит, обняв мисс П. за плечи, и энергично машет нам вслед. Тут же спрашиваю Фелисити, что она может сказать о Карине. Фелисити несколько сердито отвечает, что пока ничего, так как только что довольно сильно получила от нее дверцей по ноге.

Немедленно и убедительно сочувствую, и всю обратную дорогу мы обсуждаем Карину, мисс П., кузину, дом, сад, угощение и разговор. Готова пересказать все это и Роберту вечером, но он спрашивает, были ли там мужчины, и, услышав, что Только Садовник, теряет интерес.

23 апреля. Мы с Фелисити добросовестно прочитываем все книги Карины, какие только удается найти в «бутсовской» библиотеке[329]. И надо же, одна из них посвящена «ЛЮБИМОЙ ПОДРУГЕ Д. П.», которую мы тут же идентифицируем как мисс Постман. Фелисити утверждает, что Д. означает Дейзи, а я считаю, что Дорис. Напоследок проводим фривольную аналогию с «Колодцем одиночества».

26 апреля. Трижды поменяв планы, Фелисити уезжает к своей замужней сестре в Сомерсетшир. Роберт и Вики выражают сожаление, я говорю, что мы будем скучать. Фелисити отвечает, что ей у нас очень нравится и что это единственный дом, где банные полотенца действительно большие. С удовольствием пересказываю этот комплимент Роберту и добавляю, что, значит, я не такая плохая хозяйка. Роберт со снисходительным видом спрашивает, мол, как насчет того случая, когда у нас кончилась мука прямо перед праздниками. Достойный ответ придумать не получается.

Звонит леди Фробишер и приглашает нас с Робертом на ужин в следующую субботу, поскольку к ней на выходные приедут дорогие Блеймингтоны. Я переспрашиваю: Блеймингтоны? Да-да, подтверждает она, муж очень хорошо меня знал восемнадцать лет назад и отзывается обо мне с огромным восхищением. (Хочется отказаться, даже просто чтобы не лицезреть необратимые изменения, происшедшие за восемнадцать лет.)

Однако Леди Ф. уже пообещала, что пригласит меня – и Роберта, конечно, – так что мы непременно должны прийти. Блеймингтоны будут в диком восторге. (В воображении рисуется веселая картинка: Блеймингтоны с радостными воплями приплясывают возле леди Ф., ожидая моего ответа.)

Леди Ф. продолжает, что в те дни (очевидно, имея в виду период до каменного века) я, возможно, знала его как Билла Рэнсома. Титул он получил совсем недавно. Я ахаю: «Билл Рэнсом!..» – и потрясенно замолкаю, а Леди Ф. продолжает расписывать, на какой необычайно красивой, умной, привлекательной и богатой даме женился Билл и насколько удачен их союз во всех отношениях. (Не собираюсь тут же принимать все сказанное на веру.)

Напоследок леди Ф. повторяет заверения насчет Блеймингтонов и подтверждает свою твердую убежденность в том, что они покинут пределы деревни не ранее, чем произойдет наша с Биллом встреча, и я вяло соглашаюсь с этой нелепейшей затеей.

Еще минут десять сижу возле телефона с трубкой в руке, представляя, чтó мы с Биллом подумаем друг о друге в момент вынужденной встречи, и жалея, что поддержала столь бессмысленное предприятие.

Сообщаю Роберту о приглашении, и он замечает: «Хорошо, у Фробишеров отличный кларет», но остается совершенно равнодушен к перспективе встречи с Блеймингтонами. Это меня задевает (возможно, безосновательно), и я бросаю, мол, когда-то я очень даже нравилась Биллу Рэнсому. Роберт рассеянно отвечает, что надо полагать, и включает радио. Верещу (потому что приходится перекрикивать диктора, который Передает Поздравления некоей Патрисии Трэббз из Стретема), что Билл несколько раз делал мне предложение. Роберт кивает и выходит через окно в сад.

Дверь распахивается, и в дом забегают дети в сопровождении Хелен Уиллс. Сквозняком опрокидывает большую вазу, весь пол залит водой и усыпан невероятным количеством цветков смородины. Лихорадочные попытки все собрать и вытереть перемежаются с просьбами быть осторожными и не наступать на осколки. За этим следует игра в «Счастливые семейки»[330], купание Вики и ужин для обоих детей, так что давние вольности с Биллом Рэнсомом уходят в забвение, но вновь возникают оттуда гораздо позже, когда дети спят, Касабьянка что-то бормочет над кроссвордом, а Роберт погружен в «Таймс».

Беру книгу и прочитываю несколько страниц, но осознаю, что не помню, о чем читала. Начинаю снова, но результат примерно такой же. Касабьянка неожиданно говорит, что хотел бы знать мое мнение об этой книге, и я поспешно отвечаю: О, очень хорошая! Он говорит, что тоже так думает, и, дабы прекратить этот разговор, я предлагаю помочь ему с кроссвордом.

Долго раздумываю о том, что надо как-то попасть к парикмахеру до субботы и еще неплохо бы купить новое платье, но последнее никак не согласуется с текущей финансовой ситуацией.

Спустя довольно долгое время Роберт спрашивает, не заболела ли я, и, получив отрицательный ответ, советует постараться уснуть. Поскольку именно этим я безуспешно и занимаюсь уже некоторое время, отвечать нет смысла.

(NB. Самоконтроль крайне желателен, особенно когда разыгрывается фантазия, так что надо бы непременно над ним поработать.)

30 апреля. Стоит объявить о своем намерении съездить в Плимут к парикмахеру, как домашние тут же засыпают меня просьбами и заказами. Даже Касабьянка неожиданно интересуется, не слишком ли он меня побеспокоит, если попросит купить бланк денежного перевода на три шиллинга и десять с половиной пенсов. Едко замечаю, что у нас на почте есть точно такие же, и сразу жалею об этом, поскольку Касабьянка просит прощения и кротко говорит, что да, разумеется.

(NB. Как обычно, поведение в духе «Подставь другую щеку…» вызывает только большее раздражение. Тут же прекращаю эти кощунственные мысли.)

Автобус привозит меня в Плимут, где я начинаю охоту за Галантерейными Товарами (крайне малоувлекательный и чрезвычайно утомительный вид хождения по магазинам): носками для Вики, брюками для Робина и щеткой с коротким ворсом, которую затребовала Кухарка, – не представляю, что та собралась с ней делать и почему нужна щетка именно с коротким ворсом. Далее идет огромный список загадочных продуктов, которых «не найти нигде, кроме Плимута». На прилавках ничего этого нет, и приходится искать либо на втором этаже, либо в цокольном. Вспоминается шуточная песенка времен юности: «В другой отдел пожалуйте, по лестнице наверх»[331]. Цитирую эту строчку седовласому продавцу, который, по идее, должен ее вспомнить, но он отвечает только: «Совершенно верно, мадам», и мы расстаемся без дальнейших любезностей.

За этим следует довольно утомительный диалог в отделе Маринадов и Солений, где молодой продавец пытается уговорить меня купить соус чатни особо дорогой марки, поскольку той, что я просила, у них якобы нет. Надо бы его окоротить и четко сказать, что Никакая Другая не Подойдет, но я почему-то этого не делаю, и мы продолжаем вежливо препираться. Забавно, но в итоге вместо чатни я покупаю баночку ненужного и неизвестного мне сыра. Разговор принимает более непринужденный характер, продавец рассказывает мне о своих любимых фильмах, и мы сходимся в том, что Никто не может сравниться со Стариной Чарли. И никогда не сравнится, заключает продавец, завязывая на свертке элегантный бант, который порвется, как только я выйду на улицу. Я поддакиваю, мы обмениваемся взаимными благодарностями, и я понимаю, что опаздываю к парикмахеру.