– Что это? Ты бы посмел?
– И я также имею убеждения и обязанности…
– Действуй в соответствии с ними, – отвечала ему с гневом Ядвига. – Но поскольку в жизни мы, несомненно, видимся в последний раз, скажу ещё тебе слово, граф.
Она стояла возмущённая, в экзальтации, дрожащая и такая величественно красивая, такая великая чувством, что Макс при ней показался сам себе пигмеем.
– Вы хотели бы сделать со мной, – сказала она, – то бледное, холодное, бесцветное существо, каким была и есть почти вся ваша семья, космополитку, женщину, живущую ложью, но я никогда такой не буду. Чувствую в моих жилах иную кровь, в моей груди иное желание, никогда не переделаете меня в такую фарфоровую куклу, чтобы поставить в салоне, какими вы есть. Нет, сто раз нет! Делай, пан, что тебе подобает, но знай, что между мной и той роднёй, которую ты тут представляешь, никогда не будет ничего общего. По счастью, я не ношу вашего имени, найду бедную фамилию отца и к ней притулюсь. Как же я с вами могу прийти к согласию, мы существа разных миров, понятий, предрассудков, вы любите русских, я – Польшу. Вы всё даёте для спокойствия, я спокойствие и жизнь отдам в жертву родине.
Она ещё говорила, когда граф, бросившись к дверям, вылетел. Разгневанный, он прямо вбежал в комнату, в которой Альберт с адъютантом вёл разговор, и, едва поздоровавшись с ним, воскликнул:
– Мой граф! (адъютант был также графом российской империи, хотя сыном подрядчика). Я в самом ужасном положении, из которого ты один меня можешь спасти.
– Что же такое?
– Представь себе, моя родная племянница, красивая панна, имеющая несколько миллионов приданого, убегает от меня
Альберт даже отступил.
– Как это! Силой? Можете ли вы, граф, о том подумать? Какая же в этом будет моя роль, когда я, совсем иначе представляя себе оборот этого дела, был бы в некоторой степени доносчиком, вы красиво бы меня подставили.
– Оставь же меня в покое, – ответил Макс, – благодарю тебя сердечно, что меня предостерёг, но остальное – это уже моё дело.
– Прошу прощения, – сказал Альберт, – я также в этом заинтересован и не допущу по крайней мере насилия.
– Что за насилие, мы отвезём её в Варшаву, чтобы опомнилась.
Адъютант, которому было по вкусу брать под арест панну и потом о своей геройской находке рассказывать в русском ресурсе, прервал живо:
– Вы не можете позволить, чтобы эта панна летела на погибель среди черни, а, может, ещё худшую смерть.
– Я это никогда не позволю, – воскликнул Макс, ударяя кулаком о стол.
– Старайся её убедить, склонить, но силой? Силой хотеть вернуть её с дороги, это было бы жестоко! – сказал Альберт.
– Вовсе не так жестоко, чем то, что она хочет сделать, – воскликнул старый граф, – правда, пане адъютант?
Адъютант ревностно поддержал графа, Альберт, видя, что их не убедит, устрашённый, выбежал предупредить панну Ядвигу. Нашёл её в слезах, разгорячённую, но спешно собирающуюся в дальнейшую дорогу. Заметив его, Ядвига живо бросилась к нему, словно хотела искать защиты и опеки, но Альберт не дал ей говорить и сам сказал первый: