– Поехали, так будем знать, куда должны ехать.
На этом разговор окончился, а вечером почтовые лошади несли этих двух панов по следу Ядвиги с такой великой поспешностью, что назавтра около полудня узнали карету и коч, стоящие перед корчмой, в которой Ядвига с Эммой остановились на ночлег. Граф Макс в течении всей дороги прибавлял себе силы и отваги для этого тяжкого предприятия. Представлял, что ему была доверена честь семьи, что за неё отвечал, чувствовал, что если в этот раз не повезёт, окончательно будет погублена в славе и значимости. Нет ничего более страшного, чем слабый человек, который хочет казаться сильным, тогда он становится упёртым без логики и, действительно, ничто его не может переубедить, одно только время, которое есть наилучшей проверкой характеров.
Граф с Альбертом заехали в другую гостиницу в местечке, потому что он не мог представиться по-дорожному, не омолодившись. А так как боялся, как бы Ядвига не уехала, прежде чем он окончит освежаться, послал ей визитную записку, объявляя о посещении.
Схваченная неожиданно на дороге, хотя ни о чём не догадывалась, Ядвига, расстроенная проволочкой, к какой это могло привести, должна была, однако же, увидеться с дядей, и ожидала его, велев запрячь лошадей, уверенная, что от него быстро сумеет отделаться.
Между запиской и визитом протекло больше часа, наконец граф, одетый по-дорожному (но не так, как был в дороге), с тростью в руке, оставив Альберта, вошёл важный и суровый в покой, в котором его ожидала Ядвига.
Первый взгляд на неё меткому судье характеров дал понять, что борьба вовсе лёгкой не будет, поэтому вооружился вдвойне, энергией и серьёзностью, к которой не был привыкшим, которая его чрезвычайно тяготила. Приветствие было холодное и церемонное. Ядвига первый раз из этого догадалась, что дядя преследует её. Это её раздражило, возмутило, но вовсе не испугало. После нескольких слов Макс, обеспокоенный присутствием панны Эммы, потребовал разговора наедине. Подруга выскользнула в другой покой, граф сел напротив племянницы с тростью и английской шапочкой в руке, поправил узел у платка и медленно начал цедить:
– Я должен вам признаться, кузина, что по моей обязанности опекуна, а ещё больше из чувств, какие имею к вам, я должен был за вами погнаться, но куда ведёт это путешествие?
– Я должна отвечать опекуну или чувству? – спросила Ядвига, улыбаясь.
– Но одно и другое идут друг с другом в паре.
– Буду искренней, – отозвалась Ядвига, – еду как полька, как сестра милосердия к братьям нашим.
– Но кого вы называете нашими братьями? – спросил Макс, хмурясь.
– Уж не подозреваете ли, что я братьями называю русских?
– Признаюсь, что, несмотря на братство во Христе, которое очень ладное в проповедях и как выражение поэтичное, я тут нигде никаких особо братьев не вижу.
– Давно вы вернулись из-за границы? – спросила Ядвига.
– Почему?
– Потому что, пожалуй, совсем не знаете страны и положение её не понимаете.
– Извините, я как раз недавно прибыл и здесь, как человек, который входит в покой со двора. Те, что в покое сидят, не чувствуют угара, я тут же его почувствовал и в страхе, не угорели ли вы.
Ядвига усмехнулась на остроумное сравнение.
– Премило, дядя, но знаете французскую пословицу:
Граф зарумянился, но под слоем косметики скрылся этот мимолётный румянец, мгновение подумал и сказал: