Альберт взглянул на него, а через минуту добавил:
– Да, вы должны, граф, это знать, но должны также и помочь этому. Во время пребывания в Варшаве панна Ядвига была опутана демократами и революционерами, так что полностью бросилась в это братство. Ум, несомненно, более высокий, сердце большое, естественно, дала себя ослепить блестящей стороной этих теорий. Кажется, что немного любви к какому-то пролетарию присовокупилось к этому. Насколько я знаю, она неслыханно сделала из себя жертву для освобождения его из тюрьмы, окончательно себя скомпрометировала, так, как обычно у нас женщины, которые больше подозрений на себя стягивают, чем имеют действительной вины. После смерти тётки…
– Выехала за границу, – сказал Макс.
– Но где же, – отвечал Альберт, – прибыла под чужим именем в Варшаву, всю посвятила себя революции, не знаю, каким чудом, уходила до сих пор от преследования правительства, а в те дни, кажется, выехала куда-то в провинцию, потому что, возможно, герой ранен.
Граф Макс аж с кресла вскочил, однако, припомнив, что резким движением мог испортить экономику туалета, поглядел сначала внимательно в зеркало, а потом прибавил:
– Вы рассказываете мне вещи неслыханно непонятные! Не верю! А что хуже, вещи, о которых я из титула опекуна знать обязан, и которые могут быть для меня источником великих неприятностей!
– Но когда я её тут в Варшаве своими глазами видел и говорил с ней… Не буду отпираться, что это одна, может, женщина, которая на меня огромное, чрезвычайное впечатление произвела, поэтому я выслеживал каждый её шаг, может, нетактично, но с рвением настоящего друга.
– Стало быть, это правда! – выкрикнул Макс. – Но ей так губить себя невозможно позволить!
– Я узнал о выезде только, когда выехала, всё-таки не был заранее осведомлён и не осмелился бы никогда препятствовать её воле, вы её не знаете, по крайней мере такой, какая есть сегодня, и ручаюсь вам, что со всем своим опытом и твёрдостью убеждений вы не удержали бы плац.
– Что вы мне говорите! Что говорите! Безумная! Фамилия не может позволить такого рода скандал, всё-таки вы знаете, что вынесет из дома каких-нибудь по меньше мере несколько миллионов, и их должен там похитить какой-то мещанин, или хуже?
– Весьма приличный человек, но красный!
– Никогда на свете позволить это не могу. Беру тут же un sauf-conduit (пропуск) и лечу за ней, но вы, граф, будете меня сопровождать?
– Я? – спросил Альберт. – Зачем?
– Естественно, понадобитесь… поддержка. Впрочем, признаюсь… в этом нашем диком крае я не справлюсь, вы были бы мне очень полезным.
– Но я буду в фальшивом положении, – сказал Альберт, – как если бы я…
– Уж я это всё беру на себя, я опекун, я верну её на дорогу рассудка. Это быть не может. Вы мне только покажете, где её нужно искать, поедем тут же, завтра… сегодня, потому что надо спешить. Скомпрометирована, сильно скомпрометирована. Я обязан вам чрезвычайной благодарностью за открытие её тайны…
Альберт был очень смущённый.
– Ежели поеду, – сказал Альберт, – то, пожалуй, для того чтобы задержать вас от какого-нибудь резкого и не слишком подходящего шага. Панна Ядвига существо неординарное, обычные также средства с ней к результату не приведут, менее всего резкость. Это характер энергичный, который при всяком натиске возмущается, вы должны забыть о правах опекуна и выступить как кровный и приятель.
– Оставьте меня, прошу, оставьте, уж я с ней справлюсь, а сделай это только для меня, поехали со мной. У меня достаточно опыта, я знаю женщин, будьте спокойны.
Говоря это, Макс поглядел в зеркало, выпрямился и, приняв мину великого дипломата, добросил: