– Отлично! Мы сразу входим в глубь вещей, но позвольте мне, кузина, чтобы я, не касаясь полемики о принципах, которая далеко бы нас могла завести, прямо обратил разговор на ваше собственное положение.
– Моё положение, – ответила Ядвига, – исключение из этих принципов. Мы не можем касаться одного, не затрагивая другого.
– Вы не понимаете меня, пани, для женщин определённой сферы всё-таки есть некоторые правила жизни.
– Что это, для женщин определённой сферы? К какой сфере я принадлежу? – спросила гордо Ядвига.
– Всё-таки я имею честь быть вашим дядей…
– Да, но это не мешает мне быть дочкой человека, что жил в работе, ходил в кожухе и вовсе не принадлежал к высшей сфере…
Граф закусил уста.
– Ну, значит, – прибавил он, – не говоря о сфере, приличным особам твоего пола не годится всё-таки компрометировать себя.
– Ты находишь, что я компрометирую себя? Чем?
–
– Извините, не для одного, дядя, еду служить всем раненым, – отвечала быстро Ядвига, а лицо её облила кровь.
– Только не гневайся, поговорим холодно.
– Но я нахожу, что хуже говорить холодно, думать холодно и жить холодно!
Граф встал со стула, вынул батистовый платок, слегка вытер вспотевший лоб, вздохнул и воскликнул:
– Мы не договоримся.
Ядвиге, нетерпение которой доходило до наивысшей степени, нужна была вся сила над собой, чтобы ещё резче не вспылить.
– Пока жила моя покойная сестра, – сказал Макс, садясь снова, – по-настоящему святое существо, но чрезвычайно непрактичное, как в целом все святые, – добавил он с усмешкой, – я не вмешивался вовсе, признаёшь, кузина, ни в чего; вы жили, ездили, делали знакомства, принимали, как подобало.
– Позволь тебя прервать и напомнить, что ты почти постоянно был за границей.
– Да, потому что был вполне спокоен, сегодня из-за того, что слышу по свету, что вижу, чувствую себя обязанным…
– Вывести меня на правильную дорогу! – сказала Ядвига. – С которой, кажется, я отклонилась. Для меня это слишком болезненно, чтобы искренно и ясно тебе не объяснить, не терплю фальши, ненавижу притворства, ничего не скрываю, потому что, благодаря Богу, нечего скрывать; чувствую в себе сердце польки, люблю страну и исполню в отношении неё свой долг. Более мил мне, чем другие, один человек, скажу открыто, я люблю его, но ни он мне не говорил никогда о своём чувстве, ни я ему. Вот всё моё положение. Сейчас нужно не о себе думать, но о родине. Не знаю, почему хотите исключить женщин и запретить им самопожертвование, сердце на это возмущается, и хоть бы пришлось бороться с мнением, с подозрением, я решила.