Абель начал махать руками во все стороны.
– С Божьей помощью освободимся.
Куно, встав, медленно подошёл к нему.
– Поможете нам в побеге? – прошептал он.
Гриб подскочил, возмутился, затрясся.
– Я? Я? Боже упаси! Кому нужно помогать, а сам себе помочь не умеет, того спасать не стоит. Я – простой холоп, я говорил вам, лежу на печи, с собаками на дворе кости грызу, ничего не знаю, ничего не умею.
Он поклонился и быстро вышел.
Не много оставалось надежд от этого. Куно сел снова, но его позвали к пану Анджею. Он пошёл как пленник, послушный приказам.
Пан Анджей и ксендз Ян сидели вместе в комтурской комнате за разговором, а, увидев на пороге Дингейма, Брохоцкий сразу воскликнул, почему он после своего возвращения не пришёл для объяснений.
– Не было с чем! – едко отпарировал Куно.
– А сидели вы долго! Где? С кем? – начал Брохоцкий.
– Я ходил выпь стрелять, – сказал граф Куно.
Разговор, начатый в этом тоне, обоим предсказывал нехорошее. Брохоцкий тосковал по войску и товарищам и был злой, Куно Дингейм не лучше; они ясно себе припомнили, как поначалу ссорились и дрались как коты. Из ничего началась ссора. От слова к слову. Дингейм забрал рыцарское слово и объявил, что хочет быть охраняемым и трактованным, как пленник, а о милости не просит.
Брохоцкий пригрозил ему, что посадит его в темницу и прикажет заковать в железо, так как имел на это право. Гордый графчик, бросившись к дверям, ушёл. На этом в тот день закончилось.
На следующий день послал пан Анджей к нему за еловом ксендза Яна, Дингейм отказал: приказали посадить его в темницу. Абель получил разрешение поискать карцер и с ключом в руке пришёл к пленнику, который, ничего не говоря, пошёл за ним. Гриб был очень грустный, но, выйдя на двор, принял вид создания, которое ничего не чувствует, не понимает и делает, что ему приказано. Брохоцкий стоял на лестнице. Видно, ему сделалось жаль агрессивного юношу, и он крикнул Абелю: «Оставь его в покое», а страже только поручил, чтобы его ни на шаг из замка не выпускала, и хотя Дингейм не благодарил его, не слушал его, Брохоцкий сказал ему по-отечески:
– Я добра тебе желаю по той причине, что на щите общую эмблему носим, а может, там какая капля крови у нас есть общая; но и ты должен быть со мной добрым, или беды претерпишь. Я тоже нелёгкий, когда мне кто за кожу лезть захочет.
Закончилось на том, что Дингейму из замка выходить не разрешалось, а он уж и из своей кельи на зло не выходил и лица не показывал.
Ксендз Ян только из сострадания к нему заходил, склоняя его к мягкости по причине того, что имел в руках его судьбу.
Но оба молчали, старый и молодой. Дингейму только сильно хотелось в городок, а выпрашиваться не мог и дать знать, что его туда что-то тянуло. Досада была великая. Офка могла выскользнуть одна и исчезнуть с его глаз навсегда. Третьего дня он высунулся во двор. Брохоцкий муштровал и мучил своих солдат, за неимением кого иного. Увидев Дингейма, он начал учить его морали. Парень уже молчал; это разоружило старого: он смягчился.
– Иди ко мне на кубок вина, – сказал он, – у нас его достаточно, а пить не с кем. Иди, тогда расскажу тебе что-то, чему будешь рад.