– Если бы вы только это моими словами повторили, было бы достаточно. Вы сражались под хоругвью нашего креста, – добавил он, – и от святого креста надлежит вам честь и благодарность, но мы теперь убогие нищие.
Говоря так, он начал чего-то искать за серым кубраком, и с сжатой ладонью, которою постоянно держал под одеждой, подошёл к Дингейму.
– В путешествии и волки могут съесть, – сказал он, – и напасть кто-нибудь; если бы часом от наших была какая опасность, а словом нельзя откупиться, покажите им это.
И быстро вытянул к пленнику огромную сжатую ладонь, трусливо вокруг озираясь. Из ладони на стол выпал простой чёрный крестик, в центре которого был маленький щит с какими-то знаками.
– Покажите, этого будет достаточно.
И смеясь, не ожидая благодарности, поспешил он к двери, куда, забрав пустую миску и жбанек, выскользнул как можно быстрее.
На рассвете, надев доспехи, Дингейм сел на коня и поехал в городок. Перед каменицей уже также стояли осёдланные кони, которых он издалека увидел во мраке, и прежде чем он приблизился, на обоих уже сидели всадники, которые подъехали к нему. Старший, седой уже человек, остановился одновременно с графом, а другой ехал, как оруженосец, позади. Его лица почти не было видно, ибо был закутан плащом, будто от утреннего холода. Таким образом они втроём ехали в молчании дорогой под замком, возле самых ворот, где граф дал узнать себя, и дальше свободно трактом поскакали рысью. В конце дамбы старик, до сих пор молчащий, указал направо, молодой опередил Дингейма, пришпорили коней и живо пустились не очень проторенной дорогой. Офка не говорила ни слова, не повернула лица и лишь через час, давая коню отдых, спросила, не графа, а старого слугу, думал ли он, что дороги безопасны…
Пользуясь этим, Куно приблизился; девушка посмотрела на него холодно, рассеянно, и погнола коня дальше. Он лишь заметил, как немного достиг, и что девушка использовала его за инструмент; но ожидая в будущем больше и не желая её бросать, он поехал дальше.
Старый проводник был знаком со всеми дорогами, знал каждый уголок страны, знал, где безопасней ехать ночью, где днём; к кому мимоходом заехать, с кем тихонько пошептаться, в какой хате спросить.
Несколько раз во время путешествия к ним спешно присоединялись разные люди; старик доставал языка, говорил с ними потихоньку, казалось, что всех знает. Дингейм мог убедиться, что хоть замки посдавались, хоть польские отряды кружили по краю, тайную власть сохранили над ним крестоносцы. Громко все говорили иначе, потихоньку другое.
По неизвестным Дингейму причинам часть дня велели переждать в лесу. Офка легла под дубом, как стояла, отдохнуть, на бедном плаще, постеленном слугой, закрыла глаза и, спала ли, притворялась ли спящей, разговора с ней вести не было возможности. Старый слуга остался на страже, также довольно молчаливый. Столько раз Дингейм хотел приблизиться к девушке и находил его, загорождающего ему дорогу.
На второй день они подъехали к какой-то усадьбе. Это была ферма крестоносцев, скрытая недалеко от берегов Вислы в такой чаще и зарослях, что туда ещё не ступала нога чужака. Хозяйничала на ферме, не сбросив белого плаща, сестра ордена, немка, женщина в рассвете лет, огромного роста, со светлыми волосами, свежим лицом, но не милым. Та немедленно взяла Офку под свою защиту, а когда после нескольких часов отдыха девушка вышла из её жилища, Дингейм удивился, видя её в скромном женском платье с капюшончиком и вуалью на голове. Но, как если бы этот наряд добавлял ей смелости, она начала говорить свободней.
Первой вещью, о которой узнал от неё Куно, было то, что лошадей они должны были оставить на ферме.
– Найдутся они в Торуни, – сказала она, успокаивая его. – Отсюда поплывём на челне, доспехи тоже придётся снять, а рыбацкую одежду надеть.
Она посмотрела на солнце; оно заходило. Вышла также за ней сестра Марта и старик, что их сопровождал. Грязной дорогой между ивами, вьющейся среди лоз и тростника, они пошли к реке. Впереди блеснули широкие воды и горы песка над ними.
У вбитого колышка качался достаточно широкий чёлн, в котором сидел маленький мальчик в бедной одежде. На сколько хватало взгляда, побережье было пустынно… С противоположной стороны поили стада, несколько рыбаков плавали на маленьких, как листья, челноках, быстро паря, а на спине держа сеть.
Старик вышел вперёд осмотреться вокруг, а когда дал знак, за ним подошли Офка и Куно. Мальчик, не говоря ни слова, впустил их в чёлн, отвязал верёвку, оттолкнулся веслом от берега и отплыли. Старый спутник лежал уже на дне чёлна и давал знак Дингейму, чтобы он тоже разместился на дне.
Одна Офка осталась сидеть на скамье. Вечер был тихий и прекрасный, вёсла не нужны; мальчик ловко управлял, сидя боком и вовсе не интересуясь чужаками.
Лодка быстрее стрелы летела дальше. Солнце зашло, начали падать сумерки, на берегах издали видны были разожжённые костры; в окнах хат светились лучины, кое-где в замках окна изнутри сверкали красными огнями; чёлн летел и летел по самой середине реки, сторонясь берегов, словно не хотел быть увиденным. Ночью нужен был опытный глаз, чтобы мог их заметить. Офка, опираясь на локоть, задумчивая, глазами только иногда изучала берега и свет на них. Маленький мальчик, несмотря на темноту, машинально, почти не глядя, умел найти дорогу Упала звёздная ночь, безлунная, чёрная, молчаливая, страшная среди этого водного пространства. Лишь когда людское око с берегов увидеть их уже не могло, поднялся из глубины лодки старик и дал знак Динегйму, что и он может сесть.
– Раньше чем наступит день, мы доплывём до Торуни, – сказал он.