Наступало утро, когда двое всадников, покрытых пеной и уставших, выехав из леса, увидели перед собой замок Братиан и лежащий под ним лагерь крестоносцев.
Один из путешественников, молодой парень с раскрасневшимся лицом и пылающими глазами, другой старый и уставший, придержали немного коней, чтобы дать им отдышаться.
В лагере, вокруг которого ходили и стояли стражи, всё казалось спящим. Он выглядел совсем иначе, чем польский. Он занимал гораздо меньше пространства и имел более однообразный вид; палатки были свезены дороже и лучше; всё там было устроено по-иностранному, богаче, больше для комфорта было продумано.
Принимая гостей издалека, Орден должен был, кроме иногда даваемых почётных столов и королевских пиров, так же в повседневной жизни думать, чтобы никого не обидеть в удобствах, а те, что предлагали сражаться за Орден, не жалели его, и зная о богатствах, требовали больше, чем имелось в доме. Особенно, когда стояли лагерем, чужеземную толпы невозможно было обеспечить деликатесами и напитками.
Бочки вина и мёда должны были следовать за лагерем повсюду, а также и кухня, которая в те времена была славной, потому для нее самых дорогих приправ и заморских плодов не жалели.
Это привлекало рыцарей, которые живя в своих бургах кислым пивом, гнилым сердцем, бараниной и говядиной, здесь распоясывались на тевтонском хлебе. Также не столько было часовен у тевтонцев в лагере, сколько костров, возле которых с утра вращались разные люди.
Некоторые дымились около кухни, когда весь лагерь ещё отдыхал.
Два всадника, постояв минуту, поехали медленно к страже, которая, дремля на конях, стояла неподалёку. Подбежал старший немного быстрее, кратко с ней поговорил, и когда кнехт указал ему копьём шатёр под стенами, оба двинулись далее.
Скоро достигли они лагеря, и хоть издали сонным он казался, пожалуй, заснул недавно. Как раз пребывала та его часть, в которой немцы из Лужичь, Миснии и из Франконии имели свою стоянку. В некоторых палатках, хоть серел день, светилось ещё с ночи, потому что солдаты в них играли в кости и пили. В одном из больших шатров, для старшины предназначенном, ограда и вход были подняты, на земле лежало несколько одетых в кафтаны рыцарей, которые только заснули. В глубине глиняные и оловянные опустошённые кружки и перевёрнутые кувшины свидетельствовали, чем забавлялись они с утра. Громкий храп был слышан из-под шатра, в котором уже в сумраке только ноги лежащих, разбросанные плащи и рассыпанные доспехи было видно.
Маленькая лампа догорала на столе, покрытом ковром, миски и остатки еды с которого не было времени убрать. Свора охотничьих собак блуждала, ища кости и грызясь, не в состоянии расцепиться, из-за каждой найденной.
Молодой человек, нахмурив брови, посмотрел с коня на это ночное поле боя и вздохнул, а потом весь затрясся.
Ехали они далее к другим палаткам. В одной стоял в монашеской рясе старичок монах и на чётках молился. Посмотрел он на едущих и равнодушно отвернулся.
Наконец ведущий слуга указал на один шатёр и спешился. Младшему пришлось подать руку, по той причине, что своими силами уставший слезть не мог, а потом закачался, едва удержавшись на ногах. Перед указанным шатром была вбита хоругвь с ключом на красном поле. Пробуждённые кнехты уже сновали. Начали шептаться с ними, а один, приоткрыв ограду, проскользнул в шатёр.
Через немного времени отвратительная голова, прокажённая, покрытая пятнами, посмотрела и скрылась.
Прибывший путешественник, опёршись на вбитый дубовый столб, с закрытыми глазами, казалось, отдыхал. Это продолжалось недолго, потому что та же самая голова, но с ней и вся фигура казначея Мерхейма показались из шатра.
Он казался очень изумлённым, всматриваясь в прибывшего, на лице которого рисовалась тихая печаль и стыд.
– Офка! – воскликнул казначей. – Верить ли мне своим глазам?
Юноша положил на уста палец и спешно вошёл в шатёр за казначеем.
– Что же с тобой случилось? Что-то достала? Где мать? Откуда едешь? Для чего это переодевание? Ты была в их лагере?
Один за другим начал бросать вопросы Мерхейм.