Другие тоже начали восклицать:
– Научи их…
– Добровольцев, у кого ладонь свербит! – крикнул Брохоцкий. – Всё же не грех повеселиться.
В мгновение ока собралась большая группа всадников и двинулась к крестоносцам. В лагере, когда их увидели направляющимися к ним, не менее десяти, которые коня под рукой имели, сели на них и дальше уже вереницей поехали за теми. Крестоносцы стояли перед замком и уже от них первых долетали отвратительные проклятия и ругань, какими вообще любили разбрасывать. В авангарде старший в белом плаще, выставив два кулака против едущих, смеялся и кричал.
Не в состоянии удержаться, добровольцы во главе с Брохоцким бросились как молния с копьями на них и произошла ужасная неразбериха. Крестоносцы не выдержали удара: развернулись. Несколько упало с коней, по причине тяжёлой брони не имея возможности подняться.
А тут же за первой горстью из лагеря выбежала другая, третья и десятая с возгласом, грохотом, песней, смехом. Король, который нескоро увидел, что всё шло без управления, велел трубить, послали приказы, но уже не было возможности удержать людей. Бросали палатки, разложенные костры, еду, вещи. Некоторые без доспехов, едва пристегнув шлем, летели с одним мечём. На дамбе обгоняли друг друга, напирали, толкали почти до воды, чтобы как можно быстрее добежать туда, где уже по-настоящему рубились. Белые плащи, несколько из которых на земле топтали кони, мчались в отступлении к воротам, поляки за ними. Разводной мост едва успели поднять, когда горсть с Брохоцким остановилась у рва. Дальше уже не было возможности идти, а возвращаться после малой стычки, когда едва вкусили битву, никто не хотел. Всё больше и больше наплывало людей из лагеря. Между ним и местечком вся дорога была затоплена толпами конных и пеших.
Напрасно Зиндрам Машковский, Збигнев из Бжезия, Кристин с Острова остановились на тракте, сдерживая; все были глухи; объехали их и помчались к замку.
Тут началась битва не на шутку. Люди на конях и пешие попрыгали в озеро, которое было неглубоким, но болотистым, держась за руки, подталкивая друг друга, пихаясь, бежали на вал под стены. Кто-то уже нёс из лагеря лестницы, другие – секиры, топорики и самопалы. Этот муравейник по кругу обсадил замок. Только теперь узнали монахи и жители, что тут на самом деле собирались на штурм. Начали со стен давать огня, а с башен и зубчатых стен бросать камни. Только это настолько помогло, что ещё хуже распалило. Молодёжь уверяла, что не отступит от замка, пока его не получит.
Сам король, очень беспокойный, глядел на это издали и был очень грустный, он по-прежнему посылал курьеров, чтобы оставили штурм; но кто поехал, того уже не было видно; почти половина лагеря была под замком. Из шатра Ягайлы видно было, как одни лезли вверх по спинам других, как штурмовали стены с секирами, молотами и ставили кобылицы и лестницы. Городок был весь в дыму от выстрелов, а оттого, что воздух был спокойный, укутан им был как серым саванов. Грохот неприятельских пушек разлетался по околице, а вместе с тем сильный крик осаждающих, которые добавляли друг другу смелости.
Солнце заходило. Ягайло смотрел со сложенными руками, стоя молчащим. За ним вдали всё, что осталось от его двора, и тот новый придворный слуга из Забора, на бледном, то румянящимся лице которого, пробегали, казалось, странные чувства. Он весь дрожал или от жажды боя, или от эмоций, которым сопротивляться трудно при виде упорного боя, а было там на что смотреть, потому что никогда, может, защищённого замка таким внезапным нападением никто взять не пытался.
Тысяча рыцарей взбиралась на стены. Крестоносцы не знали, с какой стороны защищать, потому что не было самого недоступного закутка, которого бы штурмующие не заняли. Таким образом, не стало рук для бросания снарядов и кипятка, не стало пушек, нацеленных только в одну сторону, на оборону всех. На стенах был виден люд, женщины, толпы, приведённые опасностью и отчаянно защищающиеся.
Вдруг среди издали доходящего шума, разнеслось громоподобное восклицание. Со стен начали исчезать люди и убегать, в воротах блеснуло пламя. Дубровно был захвачен. Один всадник, высланный от ворот Брохоцким, принёс эту новость в лагерь.
Пан Анджей был одним из первых, кто вбежал, вырубив ворота, в город. С другой стороны через пролом, сделанный в стене, всыпалась также горсть великополян. Шум утих, наступал вечер, а возвращающегося войска ещё не было. Дубровно был полон людьми со всей околицы и полон богатств и живности, которые хотели сохранить.
Солдат, разгорячённый обороной, для крестоносцев беспощадный, ничего не пощадил. Началось военное господство в маленьком городке, настолько переполненном людьми обоего пола, что невольников брали тысячами. Некоторые послали за своими возами, другие оснастились ими в городке, загружая добычу.
Напрасно пан Анджей Брохоцкий хотел остановить и ввести какой-нибудь порядок: как его не было в нападении, так не могло быть в ограблении. Брал кто что ухватил и сорвал, бросали из окон домов на улицы драгоценные вещи, серебро, дорогую одежду, запасы для жизни, бочки с напитками, выкаченные из подвалов; словом, наступил хаос, только стоном убитых крестоносных кнехтов и плачем невольника прерываемый. В замке Брохоцкий со своей горстью гвоздил пушки и вертелся около оружия и хранилища. Крестоносцев, которые его защищали, почти поголовно перебили, либо раненных забрали в полон. Он как раз обходил пустые помещения, когда одно нашёл закрытым. Железная задвижка и замок запирали дверь. Он позвал людей, чтобы отбить их, не сомневаясь, что там найдут какой-нибудь склад. Он был очень удивлён, увидев пустую, сводчатую комнату, а в ней, на коленях молящегося ксендза. Некоторые порывисто к нему подбежали, но их Брохоцкий оттолкнул.
Старичок был седой и по одежде можно было понять, что к монахам он не принадлежал. Когда к нему обратился пан Анджей, немало удивился, слыша его, отвечающего по-польски и заявляющего, что был узником, крестоносцами пойманный на дороге.
Был это ксендз Ян, которого того же дня как раз доставили сюда и заперли, и, который, думая, что пробил для него последний час, готовился к смерти.
После короткого разговора, ибо на долгий в той суматохе времени не было, Брохоцкий отпустил его в лагерь, добавив для безопасности одного из товарищей, который, уже хорошо обеспеченный, потому что нашёл какие-то наполненные тевтонские сундуки, возвращался к шатру довольный.
Между тем и разъярённая часть рыцарства, и лагерная челядь грабила ещё в городе, и, как ранее, плотина и тракт полны были тех, которые хотели захватывать, так теперь возы и люди, и нагруженные кони заполнили плотину и дорогу.
Гнали связанных верёвками заключённых, мужчин, женщин, тевтонских кнехтов, немецкий поселенцев и шум между замком и лагерем не переставал, хотя уже опускалась ночь.