Великолепной и торжественной процессией двинулось крестоносное войско, вместо молитвы военными возгласами и угрозами всё звуча. На фронте шла большая хоругвь Ордена с чёрным с золотым крестом, на котором в золотистом щите был виден чёрный орёл. Под ней ехал сам великий магистр, наиболее видные господа, двор Ульриха и его челядь, очень пышно вооружённые и нарядные, как на показ, не на битву.
Здесь светились наикрасивейшие позолоченые доспехи, самые загадочные шишаки, самое дорогое оружие, наибелейшие плащи и наибелейшие лица. Магистр на груди имел цепь с иерусалимским реликварием, который считался, как Палладиум и сила Ордена.
За ним шла хоругвь поменьше, великого магистра, его флажок, под которым находилось прусское дворянство, наёмные немецкие рыцари и собранная платная дружина. Первые ряды сверкали и тут доспехами, снаряжением и отобранными людьми, но дальше можно было увидеть таких, которые шли на войну больше, чтобы есть, чем, чтобы биться и, нагруженные без меры, оглядывались больше на телеги, чем на хоругвь.
Хоругвь великого маршала с чёрным крестом сложена была из франков, потому что и он сам происходил из Франконии, а людей были отобраны для боя; за ней шёл со своей Конрад, князь на Олеснице, под знаком чёрного силезского орла, с жителями Силезии, между которыми было большинство, которое лучше по-польски, чем по-немецки, говорило.
Ежи Герсдорф, силезиц, нёс хоругвь святого Георгия с белым крестом на красном поле. Была это одна из самых первых, под которой собрались только те, что на поле битвы никогда не уступали и знаку своему позор учинить не давали. Герсдорф был среди них одним из наиболее выдающихся, настоящий солдат, так как с детства не снимал доспехов и война была его ремеслом.
Хорунжий земли Хелминской, Николай Рениш, глава союза Ящерицы, нёс бело-красную хоругвь с чёрным крестом и вёл хелминскую шляхту и мещан; за ним следовали комтуры, каждый во главе своих, потом хоругвь епископств, знаки городские, знаки наёмных полков с разнообразными гербами, наконец, челядь, слуги и пушки, телеги с ядрами, порохом, припасами, палатками, бочками вина и пива, запасным оружием и т. п. Количество этих было почти таким же великим, как войска, и они представляли отдельный лагерь. Со своей хоругвью выступил также между сановниками казначей Мерхейм, но его место занял наместник, которому её доверил вести, сам оставшись в замке для дел, которые хотел проследить…
Из окна своей кельи Офка, пробудившись после короткого сна, когда трубы начали отзываться одна за другой, обратила внимание на строящиеся шеренги и собирающееся в поход войско. Беспокойно поправила немного свой мужской наряд и ожидала, чтобы ей дали знать о том, что ей делать.
Это беспокойствие, которое её было охватило при виде войск Ягайлы в лесу, возвратилось, когда она увидела крестоносные войска, которые почти могла посчитать и измерить меньшую их силу. Уставшая и сломленная дорогой, духом она чувствовала себя снова сильной, а гнев против того, что осмеливались выставить на бой с Орденом разразился снова в её сердце. Она уже не чувствовала себя, однако, способной для служения кому-либо, ибо минута, в которой всё решало оружие, приближалась. Она стояла ещё у окна задумчивая, поглядывая на отходящие хоругви, то гордая ими, то тревожась, считая их, когда сестра Гертруда со своим мрачным лицом, обвязанная фартуком, вошла, неся на миске еду. Заинтересована, видно, была этим переодетым ребёнком, на которого смотрела с возмущением и ужасом, потому что, подав еду, стала напротив Офки, точно для разговора.
– Что же? За войском побежишь? Ты, бесстыдница этакая? – промямлила она, не в состоянии удержаться.
– Я не знаю, сестра Гертруда; сделаю, что прикажут.
– А кто же тебе это приказал так безбожно переодеться и скрывать своё лицо? – спросила сестра.
– Должно быть это для чего-то нужно, а, конечно, нет и не было мило, – ответила Офка, – но кто любит Орден, тот для него даже чести и славы не жалеет.
– Находчивая! Находчивая! – пробормотала Гертруда. – Это тоже нехорошо! Девушка лучше делает, когда молчит.
Офка посмотрела на старуху и, вовсе не обиженная, рассмеялась.
– Сестра Гертруда, – спросила она, – а вы всегда были старой или тоже, может, были когда-нибудь молодой?
– Слушайте, что за гадюка! – сказала сестра. – Я была молодой и красивой, как ты, а может, ещё красивей, но я никогда мужчиной не переодевалась, потому что это оскорбление Божье!!
– А на котором году жизни вы вступили в Орден, сестра Гертруда? – молвила Офка, кушая и игриво меряя её очами.
– Будешь ты меня расспрашивать. Посмотрите на неё! Гм! Я имела мужа, стала вдовой, пошла служить Ордену!
– Давно? – спросила Офка, несмотря на кислую мину сестры.
На этот вопрос, ничего уже не ответив, собиралась выйти со своим гневом Гертруда, когда на пороге показался казначей.