Когда после долгих переговоров, наконец была подготовлена почва для приглашения папы, Наполеон отправил в Рим своего старого собрата по оружию, ревностного приверженца конкордата генерала Карфарелли с официальным приглашением папе. Это приглашение гласило: «Святейший отец! Отрадное влияние, которое возрождение христианской религии оказало на нравственность и характер моего народа, служит мне поводом обратиться к вашему святейшеству с просьбою, дать мне новое доказательство благоволения, которое вы чувствуете ко мне, как и к судьбе этого великого народа, и именно при одном из важнейших переворотов, какие только знает всемирная история. Я прошу вас, чтобы вы прибыли, и торжеству помазания и коронования первого императора французов придали полную печать религии. Это торжество откроет новый период в истории, если оно будет исполнено самим вашим святейшеством. Оно низведет на нас и на народ наш все благословения от Бога, велениями Которого управляются как семейства, так и государства». Папа принял Карфарелли весьма милостиво, и Наполеон уже предвидел осуществление своей цели. Счастливому исходу дела существенно посодействовал император Франц II австрийский. Папа сначала опасался, как бы не причинить коронованием Наполеона неприятности этому немецкому дому. Но когда это дело разъяснилось, то 6 октября 1804 года папа официально сообщил нунциям, что хочет отправиться в Париж, однако «не для того только, чтобы помазать и короновать императора, но и чтобы поддержать интересы религии, причем надеется на весьма значительный успех в этом отношении». Наполеон настаивал, чтобы коронование совершилось, по крайней мере, в воскресенье после 18 Брюмера; но это было невозможно: только
В Париж папа отправился лишь с небольшой свитой, которая состояла из шести кардиналов, нескольких прелатов, придворных сановников и врачей. Консальви остался в Риме, а Феш сопровождал папу в качестве посланника Франции. С того момента, как Пий вступил на французскую почву, издержки по путешествию были приняты на себя французской государственной казной; и повсюду властям приказано было относиться к папе с наивозможною предупредительностью. Несмотря на пустоту папской государственной казны, Пий вез с собою различные подарки: для Наполеона два античных каме с изображением Ахилла и Сципиона, для Жозефины античные вазы, и для придворных дам дорогие церковные свечи. Путь шел через Флоренцию и Александрию в Турин, и оттуда через Альпы в Лион. По пути всюду стекались массы народа, чтобы получить благословение от папы; его приветствовали и чествовали в больших и малых кругах. Молодежь Лиона выслала депутацию, которая явилась к Пию с целью дать ему уверение, что они стоят в вере своих отцов и рады выразить ему свою сердечную преданность в столь богато благословенной воспоминаниями о мученичестве местности. Старый генерал, стоявший во главе войска в Лионе, привел своего сына и сказал папе: «Святейший отец! Иисус Христос благословлял младенцев. Благослови моего сына, ты, Его наместник на земле. Я воспитаю его для церкви и государства». Из Лиона путь направился на Фонтенебло, где Наполеон хотел встретить папу, и на всем этом пространстве, как и раньше, папа проезжал среди коленопреклоненного народа.
25 ноября Пий прибыл в Фонтенебло. Наполеон намеренно назначил на этот день охоту, чтобы избегнуть торжественного приема папы. Он хотел придать всему вид, как будто встреча произошла чисто случайно. Папа вдруг увидел пред собой нового Карла Великого в охотничьей одежде, окруженного мамелюками и большой сворой собак. Они обнялись между собой и вошли в коляску, чтобы отправиться в Фонтенебло в довольно странном кортеже, предводимом мамелюками. На лестнице замка Пий был встречен императрицей и придворными сановниками, и отдохнув несколько часов, отдал визит императорской чете. После трехдневного пребывания в Фонтенебло состоялся въезд папы в Париж, но вечером, потому что Наполеон не хотел, чтобы парижане видели, что папа сидит в карете по правую сторону. Пребывание ему отведено было в Тюльерийском дворце, и его комнаты были нарочито меблированы так, как меблированы его комнаты в Ватикане, чтобы он чувствовал себя «как дома». 30 ноября папа писал королеве Этрурийской письмо, из которого видно, что он был вполне очарован любезностью императора. В тот же самый день члены сената, законодательного собрания, трибуната и государственного совета имели у него аудиенцию. Некоторые опасались, как бы демократически и вольтериански настроенные члены трибуната не внесли в вообще дружелюбные переговоры какого-нибудь дурного тона, но ничего подобного не случилось. По окончании аудиенции Пий VII вышел на балкон замка, чтобы преподать благословение толпам народа, которые, забыв о своей «религии разума», коленопреклоненно ожидали благословения от папы.
2 декабря, в первый воскресный день Рождественского поста, назначено было самое коронование императора и императрицы. За день перед тем Жозефина в крайнем душевном волнении приехала к папе. Она открыла ему свое сердце и заявила, что она обвенчана с императором лишь по-граждански. В 1796 году, во время страшных смятений революции, они явились в суд, чтобы в присутствии нескольких свидетелей заключить между собою гражданский брак. Раньше император так строго настаивал на том, чтобы дети его генералов были крещены и браки его родственников получили церковное благословение, что можно было думать, что он и сам в свое время тайно обвенчается в церкви. Жозефина в течение некоторого времени сама была увлечена революционным потоком и легко отнеслась к этому делу; но в последующее время совесть ее встревожилась. Когда заключен был конкордат, то она просила своего супруга, чтобы закончить их брак благословением церковным: но Наполеон воспротивился этому, – потому ли, чтобы избегнуть всякой огласки, или же потому, что он уже носился с мыслью развестись с Жозефиной. Последнее вероятнее всего: мы знаем, что его братья уже настойчиво уговаривали его и тогда развестись с нею. Выслушав эту исповедь жены императора, папа отказался короновать императорскую чету, пока не совершится церковного венчания; но он согласился, что все это должно совершиться в тайне. Поэтому, 1 декабря в 11 часов вечера в комнате императора с величайшей секретностью поставлен был небольшой алтарь, а около него кардинал Феш обвенчал императорскую чету. Венчание это так и осталось тайной, о которой знали лишь немногие посвященные. Затем Феш отправился к папе. «Совершено ли бракосочетание»? – спросил у него папа; и когда кардинал ответил: «да», то Пий сказал дальше: «Хорошо, в таком случае и мы не будем долее противиться коронованию императрицы».
Собор Богоматери от пола до самых сводов был увешан шитым золотом бархатом. По правую сторону алтаря стоял престол для папы, а у подножия алтаря стояли два простых кресла для Наполеона и Жозефины. Главный вход в церковь был закрыт, потому что внутри его, против алтаря, воздвигнут был колоссальный трон, к которому вели двадцать четыре ступени. В 9 часов утра папа отправился из замка сначала в архиепископский дворец, где надел на себя папское облачение. После непродолжительного пребывания там, он. в сопровождении епископов, священников и части императорской гвардии, отправился в недалеко находившуюся отсюда церковь, и вошел в нее чрез одну из боковых дверей. Перед ним несли крест и знаки папского достоинства. При его появлении все присутствующие поднялись, и состоявший из 500 музыкантов оркестр заиграл мелодию на слова Господа «Ты Петр, и на сем камне» и т. д. (Мф. 16:18). Затем папа сделал коленопреклонение перед алтарем, взошел на свой высокий трон, и к нему стали подходить епископы Франции для выражения ему своего почтения.
Целый час император заставил собрание ждать себя, вероятно потому, что церемониймейстер довольно неточно распределил порядок различных церемоний. Наполеон сначала отправился в архиепископский дворец, где находились корона, скипетр, меч и императорская мантия, которые несены были перед ним генералами и возложены на алтарь. На голове у него не было ничего кроме золотого лаврового венца, в котором он напоминал императорскую фигуру на одной из античных монет. Затем он и Жозефина сначала сели на свои кресла, и после того, как пропето было «Veni Creator Spiritus», папа обратился к нему с торжественным вопросом: клянется ли он содержать закон, право и мир и оказывать должное почтение церкви? Возложив руку на Евангелие, император поклялся: «Клянусь в этом»! После новой молитвы император и императрица взошли на ступени алтаря; и в то время хор пел: «И да помажет его там Садок священник и Иоанн пророк в царя над Израилем, и затрубите трубою и возгласите: да живет царь Соломон» (3Цар. 1:34). Затем папа помазал сначала императора, потом императрицу, обоих на челе, руках и кистях, после чего императорская чета опять возвратилась на свои места, и «великий милостынник» отер помазанные места. После помазания папа благословил короны, меч, мантии и перстни; и, подав императору перстень, меч, мантию и скипетр, папа опять отошел к алтарю, чтобы взять корону и возложить ее на голову императора; по Наполеон предупредил его, взял корону из рук папы и сам возложил ее себе на голову. Затем он взял также и корону, назначенную для Жозефины, и равным образом собственноручно возложил ее на голову. Затем оба коронованные с блестящей свитой прошли через весь храм к великому трону, причем братья Наполеона несли шлейфы императорских мантий. Взойдя на верхнюю ступень трона, император и императрица сели там, а папа торжественно подошел к ним и благословил их. После благословения он поцеловал императора в правую щеку, обратился затем к собранию и произнес слова: «Vivat imperator in aeternum»! Все собрание громко ответствовало криком «Vive l’empereur»!12 и затем пушечные выстрелы возвестили всему городу, что император Франции получил церковное посвящение. Когда весь церковный церемониал закончился, папа удалился, а к императору приступили президенты сената, государственного совета, законодательного собрания и трибуната, и император, с короной на голове, положив руку на Евангелие, произнес присягу, в которой он клялся, что «будет уважать и ценить равенство перед законами, политическую и гражданскую свободу, равно как и безвозвратную продажу национальных имений», – выражения, которые во всю эту средневековую церемонию ворвались, как внезапный порыв ветра из смутных движений новейшего времени. После присяги императорская чета оставила храм под несомым священниками царственным балдахином. Затем опять раздались пушечные громы и ружейные залпы, и народ бежал по улицам, по которым шел император. Только революционные генералы не разделяли этой всеобщей радости. С глубокой досадой видели они, как сын революции попирал ногами религиозные и гражданские идеалы революции, и не скрывали своей досады.
Не весело чувствовал себя и папа. Его крайне смутило то, что Наполеон сам собственноручно возложил себе корону на голову, что совсем не согласовалось с установившимся издавна обычаем. Пий вообще настолько был расстроен этим поступком Наполеона, что предъявил требование, что в случае, если в «Монитере» будет упоминаться о короновании, то описание всего действия должно держаться условленного церемониала, по которому папа должен был возложить корону на императора. Но Наполеон на это не согласился, хотя с другой стороны и не хотел давать папе никакого повода к протесту. Поэтому он решил просто запретить «Монитеру» сообщать о коронации. В то время как все французские газеты были переполнены описаниями блистательного торжества, официальный орган хранил глубочайшее молчание, хотя раньше (в номере от 9 декабря) обещал дать самое подробное сообщение, «как ожидают читатели, и как это было в намерении редакции». Тем не менее, молва об этом инциденте стала распространяться все более и более и повсюду’ с горечью говорили об унижении, какое допустил папа.
Как только Наполеон был помазан и коронован, так его интерес к папе охладел. Тем не менее, совне он продолжал обнаруживать щедрость по отношению к церкви и ее служителям, и всячески оказывал внимательность самому папе. Так, когда напр. Пий посетил императорскую типографию, то ему преподнесен был экземпляр молитвы «Отче наш» почти на ста языках, и составлена была книга, в которой на всех известных языках поэтически прославлялось пребывание папы в Париже, – сборник, для которого Сильвестр де-Саси сочинил даже арабские стихи, и именно по образцу Гарири. Ежедневно «Монитер» обстоятельно извещал о каждом шаге и действии папы, и все шло превосходно. Только иногда папа случайно замечал следы безрелигиозности. Когда он однажды благословлял встретившуюся ему толпу народа, то увидел, как кто-то поспешно отбежал, чтобы устраниться от благословения. «Не убегайте! – воскликнул он с свойственною ему находчивостью, – благословение старца никому еще никогда не причинило вреда», и это замечание переходило в Париже из уст в уста. Но, несмотря на всю внимательность Наполеона и парижан, папа хотел поскорей возвратиться домой; между тем как император делал все, чтобы подольше задержать его у себя, и даже, если только окажется возможным, и совсем удержать папу во Франции. Однажды какой-то высокий военный сановник, имени которого папа никогда не хотел назвать, сделал ему предложение основать свою резиденцию в Авиньоне и в то же время воздвигнуть себе папский дворец в замке архиепископа в Париже: там была бы его привилегированная государственная городская квартира, где около него жили бы посланники различных государств. Отсюда видно, что Наполеон (несомненно, это было его дело) в своих церковно-государственных планах пришел к намерению сделать папу своим императорским придворным капелланом. На это папа ответил, что он никогда добровольно не согласится на такой план; но если употребят силу, то в Париже будут иметь не более, как «бедного монаха, которого зовут Барнаввой Киара-монти». Перед своим отъездом, предвидя возможность подобного случая, он сделал распоряжение, чтобы в этом случае немедленно был избран новый папа.
Между тем и в Риме уже сильно желали, чтобы поскорей возвратился папа. В ночь на первое февраля Рим постигло большое несчастье. Тибр вышел из своих берегов и так быстро наводнил целый квартал, что жители его должны были спасаться на крышах, откуда они кричали: «Barcarolo, а noi, pietà, раne»! (Гей, лодочник, сюда! Смилуйся! Хлеба!). Сам Консальви снарядил лодку, – и в кардинальской одежде переезжая от одной крыши к другой, доставлял жизненные припасы несчастным. Пример кардинала заразительно подействовал и на других римских вельмож. Слух об этом несчастье пробудил у папы настойчивое желание возвратиться в Рим. Но прежде чем отправиться в обратное путешествие, он предъявил (в феврале или марте 1805 года) императору свои требования. Он потребовал устранения различных злоупотреблений и некоторых, противоречащих церковному учению, законов, как содержавшиеся в Наполеоновом кодексе постановления о разводе, а также некоторые органические члены, именно о галликанских положениях. Для епископов он требовал их старого права наблюдать за нравственностью и жизнью священников, а также восстановления прежних законов о святости воскресных и праздничных дней, запрещения женатым священникам преподавать в школах, допущения монашеских орденов. Наконец, он требовал, чтобы римско-католическая религия была объявлена господствующей во Франции. Свое письменное заявление папа сопроводил второй запиской, в которой коснулся понесенной им потери нескольких областей церковного государства. Следуя велениям своей совести, как и уповая на благосклонность императора, папа доказывал, что в виду связанных с папством расходов он никак не может обойтись без провинций, отнятых у него французами. «И вообще было бы полезно для равновесия Италии возвратить земли государю, который не обладает никаким другим оружием, кроме политической слабости и духовного достоинства». Император должен подражать Карлу Великому, который возвратил папе то, что отнято было у него лонгобардами; и если когда-либо состоится мирный конгресс, то папский престол должен послать на него своего уполномоченного, не для того, чтобы мешаться в политические дела государей, но для того, чтобы заявить о нуждах папства. Папское представление заключалось пожеланием, чтобы Пий VII и Наполеон I приобрели себе такую же славу, как Стефан IV и – Людовик Благочестивый. Этот документ папа лично передал Наполеону. Наполеон принял его дружелюбно, но предоставил себе позже ответить на отдельные пункты; и как пишет кардинал Антонелли к Консальви, по всему было видно, что совсем нельзя было питать надежды на возвращение потерянных провинций. Еще печальнее было для «святого отца» то обстоятельство, что Мельци, во главе депутации северо-итальянских сановников, 15 марта 1805 года предложил Наполеону королевскую корону Италии. Было крайне невероятно, чтобы новый король Италии возвратил папе несколько своих лучших провинций, особенно в виду того настроения против папства; которое господствовало именно в северной Италии.
Папе, однако, был дан обстоятельный и осторожно составленный ответ на все его жалобы. В двух письменных ответах, составленных Наполеоном вместе с Порталисом, сначала было обещано папе желаемое им возвращение отнятых у него провинций. По заявлению императора, «он всегда держался того воззрения, что для религии полезно, если папа в Риме будет считаться не только как глава церкви, но и как независимый государь». Между тем революция разрушила светскую власть папы и причинила ущерб его духовной власти, пока, наконец, императору, после ряда побед, не удалось вновь восстановить алтари и возвратить к повиновению папе 30.000.000 христиан. Но хотя и власть и влияние церкви опять восстановлены, однако этим отнюдь еще не устранена вся оппозиция против нее; и против выступавших против церкви врагов было бы недостаточно только власти и богатства. Этим она немедленно возбудила бы только еще больше ненависти и неудовольствия. Любвеобильная личность теперешнего папы обеспечивает-де святому престолу повиновение народов гораздо лучше, чем все богатства и все властные средства прошлого. Однако император вполне готов также и в земном, и в политическом отношении оказать всякое содействие папе, если Бог предоставит ему благоприятную возможность к тому. Конституция государства и данная им священная клятва запрещают ему сделать в настоящий раз то, что он охотно бы сделал; если Бог продлит ему жизнь, то он надеется быть в состоянии «улучшить и расширить земли святого отца». Но во всякое время он будет считать своею честью и своим счастьем служить одной из самых твердых опор папского престола. Помимо этих сладких излияний Порталису поручено было составить и более ясный ответ на отдельные пункты, выдвинутые папой в первом из своих письменных заявлений. Касательно допускаемых французскими законами разводов Порталис писал, «что закон не может запрещать развода в стране, где есть религиозные партии, которые допускают его. Было бы не совсем благоразумно сразу изменять законодательство, которое упрочилось во Франции в течение пятнадцати лет революции. Кроме того,·гражданские законы могут быть всегда только относительно хорошими: идеальные требования должны сообразоваться с историческими обстоятельствами народа. Чтобы не тревожить и не смущать совести, одним циркуляром от времени консульства дозволено священникам отказывать в совершении нового брака для разведенных, пока еще жива другая разведенная сторона. Если папа желает восстановления старого права епископов над священниками, то государство должно взамен этого удержать за собою право на приговор и наказания по преступлениям священников, насколько они граждане государства. Совсем иное дело канонические заблуждения и преступления. Относящиеся сюда дела государство всегда будет препровождать епископам». Что касается далее желания папы о праздновании воскресных и торжественных дней, то в ответе говорилось: «Добрые примеры всегда здесь больше значат, чем буква закона. В деревнях больше религиозности, и поэтому там легче охранять покой воскресного дня; в городах же нельзя делать его принудительным уже потому, что некоторые чрез это потерпели бы ущерб в своем промысле, и потому, как учит опыт, многие, вследствие вынужденного покоя, получают повод лишь к тайным порокам или преступлениям» Напротив, другое желание папы, чтобы женатым священникам не предоставлялись учительские должности, может быть удовлетворено; на предложение же, чтобы католическая религия была провозглашена господствующей. правительство не может согласиться. «Она такова в действительности и особенно в виду того, что она есть религия императора и императрицы, императорской фамилии и преобладающего большинства; закон же, который содержал бы такое определение, не приносил бы действительной пользы и, напротив, подверг бы саму религию большим опасностям. В виду направления времени и общего настроения, такой закон только вновь возбудил бы старую вражду и создал бы новых противников католицизму.
Так эти переговоры кончились ничем и обе стороны были недовольны. Поэтому дружба между императором и папой при прощании довольно-таки охладела. Наполеон был недоволен, потому что Пий не хотел остаться во Франции. Однако добрые отношения пока еще не были нарушены явным разрывом. В воскресенье 24 марта Пий лично крестил племянника императора, Наполеона Луи (не бывшего впоследствии императора Наполеона III, а брата его). Император при этом был крестным отцом, его мать – крестною матерью, и в торжестве принимали участие кроме того девять кардиналов и пятнадцать архиепископов и епископов. Для непосвященных все имело вид чрезвычайно сердечных отношений между главою государства и главою церкви; но Пий чувствовал себя в Париже уже не хорошо и поспешил уехать.
Император и папа – оба отправились в Италию, хотя и разными дорогами и еще раз встретились в Турине. Наполеона повсюду встречал народ в веселии и ликованиях, Пия, напротив, – коленопреклоненно. Из Турина папа продолжал свой путь чрез Парму, Модену и Флоренцию. Там он встретился с епископом пистойхским, Сципионом Ритчи, который, наконец преклонился пред папским авторитетом и отказался от всякого противодействия ему. 16 мая 1805 года папа опять вступил в свою столицу. Кардинал иоркский вышел к нему навстречу во главе всех других кардиналов, и повсюду господствовала сильная радость. Прямо отправившись в храм св. Петра, папа пал на колена, чтобы возблагодарить Бога, и в соборе совершено было торжественное молебствие. 26 июня состоялось собрание коллегии кардиналов, на котором папа сделал сообщение о своем путешествии и с наивозможною краткостью рассказал: «2 декабря торжественнейше совершено было помазание и коронование императора и его именитой супруги, нашей возлюбленной дочери во Христе Иисусе, Жозефины». При этом папа старался отметить наиболее светлые стороны путешествия. «Многое уже достигнуто, – говорил он, – и достигнутое служит залогом дальнейших приобретений для церкви в будущем».
Между тем уже раньше, чем сделано было это сообщение коллегии кардиналов. Наполеон был коронован в Милане (26 мая); и несколько недель спустя он издал знаменательный декрет касательно духовного сословия, которым в итальянской церкви уничтожались последние следы революции и галликанизма. Несмотря на это, декрет не произвел благоприятного впечатления в Риме, так как итальянскому конкордату наносился ущерб чрез это. В силу его император помимо папы мог сделать какие угодно нововведения. Когда папа выразил жалобу на это, то Наполеон рассердился и велел сказать папе: «Он уже не раз давал понять его святейшеству, что римский двор слишком медлителен и следует политике, которая могла быть довольно хорошей в прошлые века, но не годится более для настоящего» Однако эта горькая пилюля сопровождалась такими любезными уверениями, что папа все-таки, в общем удовлетворился этим ответом, потому что в нем обнаруживалась «любовь императора к религии и его противодействие ложной философии века». Как велика была эта любовь, ему довольно скоро пришлось убедиться в этом.
h3 5. Разрыв между императором и папой
Столкновение по вопросу о разводе. – Несогласие папы и недовольство императора. – Требование к папе. – Трудное положение папы. – Разрыв – Намерения Наполеона отрешить Францию от власти папы. – Праздник св. Наполеона. – Наполеоновский катихизис. – Угрозы папе. – Арест его. – Издевательства официального органа Наполеона над папой.
В 1803 году младший брат Наполеона, Жером, находился в Северной Америке в качестве офицера на эскадре адмирала Вилломеца. Во время своего пребывания в Балтиморе он познакомился с дочерью богатого протестантского купца Патерсона, и епископ балтиморский обвенчал эту чету, несмотря на различие вероисповеданий брачующихся, причем девятнадцатилетний жених не представил даже свидетельства о согласии своей матери. Наполеон, в это время будучи лишь первым консулом, взглянул сначала на этот брак, как на необдуманный юношеский поступок; но когда Жером заявил желание привезти с собой свою молодую супругу в Европу, то полиции дан был приказ, в случае если это произойдет, отправить американку в Амстердам и оттуда опять обратно в Америку. Жером между тем был настолько предусмотрителен, что высадил жену в Лиссабоне; но когда он затем получил известие о распоряжении своего брата, то не посмел ослушаться его. Поэтому он отослал свою жену в Голландию, а сам отправился в Милан, чтобы там повидаться со своим братом. Наполеон сумел скоро так повлиять на своего брата, что тот сам стал желать развода, а в тоже время его мать выступила с формальной судебной жалобой на заключение этого брака без получения от нее согласия на него. Не так легко было склонить папу к расторжению этого брака. Кардинал Капрара предложил своего богословского советника Казелли, к услугам императора, чтобы изыскать основания в пользу развода, между тем как с другой стороны ученый юрист – агент Соединенных Штатов в Риме ходатайствовал за семью Паттерсона. Пий, сам долго изучавший каноническое право, всячески старался найти основания, которые дали бы ему возможность сделать уступку императору, и, наконец, думал, что таковое действительно нашел в одном из постановлений Тридентского собора. Но затем он и сам усомнился. Были ли декреты Тридентского собора когда-нибудь объявлены в Балтиморе? Произведено было самое тщательное исследование в архивах инквизиции и пропаганды. Оказалось, что декреты Тридентского собора не были объявлены в Балтиморе. Вследствие этого папа, конечно, в самых любезных выражениях, воспротивился согласиться на расторжение этого брака. Император, нисколько не принимая во внимание всей щепетильной добросовестности папы, увидел в этом ответе лишь признак упорства и злой воли, и не мог понять, как это папа не соглашается на расторжение брака католика с протестанткой. Но что и здесь религия для Наполеона была лишь орудием временного употребления, это явствует из того, что позже он позволил своему брату Жерому жениться на лютеранке, именно наследнице вюртембергской области. И вот тогда папе, как и всем почти государям Европы, пришлось убедиться, что Наполеон – тиран, который не хотел терпеть никаких противоречий и препятствий на своем пути.
В октябре 1805 года французским войскам дано было позволение на своем пути из Неаполя в северную Италию пройти чрез папскую область; но этим позволением злоупотребил французский генерал, без всяких околичностей заняв папский город Анкону. Пий выразил императору свое изумление по поводу такого поступка, и в то же время, хотя и в самых мягких выражениях, высказал угрозу, что в случае если Анкона не будет очищена французами, он прервет дипломатические сношения. Чрез все письмо папы проходит тон уныния и скорби: «он-де оказывал Франции всякое внимание, за что даже терпит укоры от других: какую же награду получил он за это»? Наполеон находился тогда (в ноябре) под Веной, и был занят самыми важными делами, так что собрался отвечать лишь чрез несколько месяцев из Мюнхена (в январе 1806 года), и отвечал папе, как отуманенный счастием и славой. Все его письмо от начала до конца звучит укорами папе. Он призывает Бога в свидетели, что для религии он более сделал, чем все царствующие государи вместе: но папа постоянно не хотел понять этого и был неблагодарен. В одном из писем к кардиналу Фешу от того же дня он называет письмо папы «сметным и безумным», советников папы называет «глупцами», и угрожает, что отзовет Феша и отправит посланником в Рим какого-нибудь светского протестанта. Он даже прямо высказывает, что папа и его люди, опираясь на русских и англичан, «осквернили религию», и даже высказывает мысль, что у него есть не дурное желание низвесть папу в положение простого епископа в Риме. И это «низведение» казалось ему всегда самым желательным. Папская область досадно разделяла между собою два королевства: Неаполь и Северную Италию, и столица ее постоянно служила местопребыванием ловких иностранных дипломатов, почти исключительно враждебных Франции держав. Когда французский министр полиции Фуше, имевший в Риме своих многочисленных шпионов, доложил императору, что победа Нельсона при Трафальгаре вызвала столь же большое ликование в Риме, как и битва при Аустерлице, то это еще больше раздражило Наполеона, и он решил низвесть папу, хотя и приступил к этому не сразу, а постепенно, дипломатическим путем. 13 февраля 1806 года он написал замечательное письмо к папе, в котором писал ему, что для того, чтобы избавиться от всех затруднений, папа должен держаться в стороне от держав, «которые с религиозной точки зрения еретики и не принадлежат к церкви, и в деле политики так чужды папе, что не будучи в состоянии защитить его, могли только приносить ему вред». Далее он предлагает нечто в роде союза между Францией и Римом. «Наши условия, – говорит он, – должны состоять в том, что ваше святейшество в политических вопросах будете относиться с таким же вниманием ко мне, с каким я отношусь к вам в духовных вопросах. – Ваше святейшество есть государь в Риме, а я – римский император. Все мои враги должны быть также и вашими врагами». Затем он порицает медленность и косность Рима, но в то же время дает понять, что это порицание собственно направляется лишь на известных лиц в свите папы, «которые не хотят добра и вместо того, чтобы думать в эти критические времена об исцелении зол, стараются лишь ухудшить их». Эти слова брошены были на счет Консальви: Феш, который никогда не мог сойтись с папским государственным секретарем, постоянно унижал его пред Наполеоном. К тому же император при переговорах о конкордате узнал, что Консальви был одним из тех немногих римских государственных сановников, которые в достаточной степени обладали политическим чутьем и знакомством с европейскими делами, чтобы быть опасными. Поэтому чем далее, тем более усиливалось не благоволение к нему императора. В упомянутом выше письме к Фешу говорится также: «Скажите Консальви, что если он любит свое отечество, то он должен или оставить свой министерский пост, или делать, как я желаю; что я человек истинно религиозный, а не какой-нибудь ханжа». Император желал, чтобы папа порвал дипломатические сношения со всеми врагами Франции, изгнал их подданных из церковного государства и закрыл для них свои гавани, одним словом, действовал сообща с императором. Что такой государственный человек, как Консальви, никогда не мог согласиться с подобною мыслью, это очевидно; потому что чрез это папа, несомненно, снизошел бы на степень французского придворного епископа. Не удалось также Наполеону достигнуть большой уступчивости в Риме тем, что он особенно ударял на римский характер своей императорской власти: ведь для Ватикана было вполне очевидно, какое большое различие было между Европой времен Карла Великого и Европой новейшей. Если бы папа подчинился политике Наполеона, то он чрез это самое потерял бы свое церковное главенство более чем над половиной Европы: а получил ли бы он чрез это больше влияния на французскую церковь, это при деспотическом характере Наполеона было более чем сомнительно. Между тем Консальви посоветовал папе предложить это дело на обсуждение кардиналам, что он и сделал. Созваны были два заседания консистории, на которых присутствовали тридцать кардиналов; но все, за исключением одного лишь французского кардинала, были против предложения Наполеона, потому что. «независимость святого престола слишком тесно связана с интересами религии». В обстоятельном письме папа изложил те основания, которые побуждали его отклонить предложение императора: Бог есть Бог мира; как же Его наместник мог высказываться и поддерживать то, что противно миру? Бог любит мир как с теми, которые близки, так и с теми, которые далеки, поэтому и папа должен хранить мир не только с католиками, но и с еретиками. Он не может поступить иначе, как отклонив предложение императора, которое бы немедленно втянуло его. в войну с врагами императора. Если император порицает медлительность Рима, особенно, имея при этом в виду положение немецких дел, то папа с полным правом напоминает о крайне запутанном характере тогдашних отношений, которые изо дня в день, особенно после конгресса регенсбургского, запутывались все более. Попытку Наполеона выдвинуть свое значение в качестве римского императора папа устранил простым замечанием, что он – император французов и не имеет никакого права на Рим. Над Римом нет императора; иначе это значило бы, что не существует главенства папы. Есть, правда, титул «римский император», но он принадлежит немецкому императору и не может принадлежать двум государям вместе. Посему папа видит себя принужденным отклонить притязание Наполеона, чтобы папа признал власть его в отношении гражданских дел в том же смысле, как и император признает власть и авторитет папы в делах духовных: ведь авторитет последнего в духовном и церковном отношении имеет божественное происхождение и не может быть сопоставляем ни с каким светским авторитетом. Поэтому, не может и речи быть о том, чтобы враги какого-нибудь государя были в то же время и врагами папы; Такое желание противоречило бы божественной миссии папства в мире.
Что такое папское послание не могло понравиться Наполеону, это само собою понятно. В стиле и тоне его Наполеон подозревал Консальви, против которого все более разгоралась его ненависть: и эта ненависть вскоре получила новую пищу. Когда его брат Жозеф был назначен королем Неаполя, то папе об этом событии было сообщено в самых высокопарных выражениях: но уже чрез несколько дней Консальви напоминал о «тесной связи, которая в течение многих веков существовала между папой и Неаполем», другими словами, – папа заявлял притязание на господство в обеих Сицилиях. Эта смелость окончательно вывела из себя Наполеона. « Чего хочет папский государственный секретарь? Какое сумасбродство обуяло его»? – писал Наполеон к Капраре. «Если он будет продолжать в этом тоне дальше, то я прикажу удалить Консальви из Рима и сделать его ответственным за прежние дела; ведь, очевидно, он подкуплен англичанами». Чтобы показать, что угроза была серьезна, он уже недели за две перед тем издал Жозефу приказ, немедленно и по возможности незаметно занять Чивитта-Веккию. гавань Рима. Консальви немедленно заявил протест против этого занятия и поручил папским нунциям сообщить иностранным державам, что такое действие есть насилие и отнюдь не плод дружелюбного соглашения. Но Наполеон не остановился перед этим. Вслед за тем папа узнал из «Монитера», что император подарил Талейрану и Бернадотту Беневенд и Понтекорво, два папских замка в Неаполитанской области: и в то же время, на место кардинала Феша, в качестве французского посланника в Рим отправлен был мирянин и заведомый враг церкви, Алкье. Теперь для папы стало ясно, что дело идет о его светской власти, почему он и решил занять твердое положение против Наполеона. Когда Консальви убедился в решимости папы, то думал, что для него настал момент оставить свой пост, хотя был убежден, что от этой отставки дело не улучшится. Он предложил папе избрать себе другого государственного секретаря. Папа долго не хотел согласиться на это, чтобы все дело не показалось уступкой Наполеону. Наконец он, однако, уступил доводам Консальви, и преемником ему избрал кардинала Казони (17 июня 1806 года). Казони долго пробыл в Авиньоне и впоследствии был нунцием в Испании, и Франция не имела никаких оснований не доверять ему. Этого рода соображения содействовали его выбору гораздо больше, чем его личные качества. Для папы было крайне прискорбно лишиться Консальви, и так же относились к этому делу и граждане Рима, и иностранные дипломаты. Но все чувствовали, что ходят на вулкане, не только подданные, но и сам папа. Получив прощальную аудиенцию у папы, кардинал Феш коротко отрицал у него право выставлять свое духовное верховенство в тогдашних церковных делах Франции, и беззастенчиво высказал, что, по его мнению, церковные соборы стоят выше папы. Беззастенчивость властелина заразила и его слугу.
Наполеон между тем уже значительно приблизился к тому идеалу калифата, который сделался его постоянной любимой мыслью особенно со времени коронации. С того времени он стал видимо предпочитать старых епископов, между тем как раньше особенно благоволил к присягавшим; равно и офицерские места стал предоставлять старому дворянству, высшие судейские должности – прежним парламентским фамилиям, наконец придворные должности – вообще лицам старого режима. В объяснение этого он прямо говорил: «только люди старого поколения умеют служить». Его правительство должно «было представлять собою как бы продолжение правительства Людвика XIV, с тем лишь различием, что он стоит бесконечно выше того великого монарха, а поэтому он и церковь должен вполне иметь в своей власти. Замечательно, что с того именно момента, когда дело дошло до разрыва с папой, он старательно начал говорить тем, что он называл «языком религии». Он просит епископов вознести благодарение «Господу воинств за блистательную помощь, какую Он оказал французскому оружию; и духовенство получало приказ молиться о том, «чтобы наши преследуемые братья в Ирландии получили свободу религии». Сначала его победные бюллетени читались в церквах, но позже это было отменено, потому что в случае поражения такое чтение могло бы производить неприятное впечатление; кроме того, чрез это церковная кафедра получила бы слишком большое значение и силу. Наполеон был высокого мнения о значении проповеди, и поэтому обратил на проповедников особенное внимание. «Дайте знать господину Роберту, священнику в Бурже, – писал он министру исповеданий Порталису, – что я недоволен им: 15 августа он произнес очень плохую проповедь». Тех духовных лиц, которыми был недоволен, сначала он заключал в монастырь; позже он велел заключать их в тюрьму. В С.-Маргерите, Фенестрелле, Ивре и в других местах тюрьмы были переполнены священниками. Беззаконный и бесправный произвол в отношении этих лиц вполне напоминал о временах революции, подтверждая тот общеизвестный факт, что христианство может быть предметом гонения при всякой форме правления.
Впрочем немалая часть французского духовенства сама заслужила того пренебрежения, которое сказывается во многих выражениях императора. Немало было таких епископов и священников, которые постыдно пресмыкались перед ним, льстили ему, и никто не имел мужества выступить с предостережением ему на его пути к самообоготворению. По предложению Порталиса были введены два новых праздника, взамен тех старых, которые были отменены, чтобы не отвлекать населения от работы. Один из этих праздников, именно праздник св. Наполеона, постановлено было совершать 15 августа, в день рождения императора, как праздник благодарения за благоденствие его царствования. Празднование же собственно Успения Богородицы было совершенно отменено. В другой назначенный в зимнее время день постановлено было праздновать в честь великой армии и коронования императора. В ответ на циркуляр, которым предписывалось ввести эти праздники, последовали с разных сторон верноподданнические просьбы о дозволении посвящать часовни и церкви в честь святого, который имел счастье дать свое имя великому императору. Старый возвратившийся эмигрант Осмонд, епископ нансийский, открыто требовал учреждения союзов, которые бы носили имя нового модного святого, и биограф Осмонда, аббат Гильом, подобострастно писал в 1862 году, намекая на вторую империю: «При волшебном звуке имени Наполеона мысли получали жизнь, и сердца согревались, народные массы приходили в движение и работали в пользу славы и благоденствия отечества». Однако с новым святым случилось одно неприятное обстоятельство: кроме имени, о нем ничего неизвестно было больше. Боллаидисты XVII века и римский мартирологий даже совсем не упоминали о нем, и Осмонд не мог в библиотеках Нанси найти ни малейших сведений о св. Наполеоне. От избытка ревности епископ писал об этом в Париж; но несмотря на богатые книгохранилища, имеющиеся в Париже, все изыскания привели лишь к печальному результату: никто ничего не знал о св. Наполеоне. Наконец прибегли к сравнительному языкознанию, в надежде, что оно прольет желанный свет. Сделано было открытие, что некий грек по имени Неополис или Неополас потерпел мученическую смерть в Александрии при Диоклитиане или Максимиане. Это имя Неополас и было переделано, как предполагали, в средние века, посредством различных звуковых переходов, в Наполео, и наконец по-итальянски из него выработалось Наполеон. На основании этой филологической гипотезы новый святой и занесен был во французский церковный календарь. Не удивительно, что император, живший и действовавший в началах французского народа, мало-помалу затенил собою неизвестного святого, и в глазах праздничной толпы празднество совершалось в честь именно живого Наполеона.