Через полторы недели после смерти Пия VII, 2 сентября 1823 года, состоялся второй конклав XIX века, и местом его заседаний был избран папский дворец Квиринал, куда, и потянулись торжественной процессией князья церкви. В этой процессии можно было видеть прежде всего Консальви, согбенного от скорби и болезни. У него теперь не было никаких видов сделаться папой, потому что кардиналы боялись всемогущего государственного секретаря, да и народ в одной насмешливой песне распевал о конклаве: «Небо, защити нас от такого тирана, как Консальви». Среди других кардиналов в процессии находился один длинный, худой, с бледным лицом человек, с качающейся походкой: он выглядел, как будто только что встал с одра болезни. Но его исхудалые и бледные черты составляли резкую противоположность с блеском его глаз и необычайною бодростью его выражения. Его лицо принадлежало к разряду таких лиц, на котором глаза, по-видимому, двигаются на каких-то пружинах холодной маски, не выдавая ни малейших движений в скрывающейся за ними душе. Это был кардинал Делла-Генга, о котором в той же песне говорилось: «Хочешь ли, чтобы все было хорошо? Молись, чтобы избран был Делла-Генга». – Около 9 часов вечера двери конклава были заперты, и чтобы ускорить выбор, было сделано распоряжение – не давать запертым в конклаве кардиналам доступа в сады Квиринала, из опасения, как бы незримые влияния из внешнего мира, способные проникать даже чрез каменные стены и железные двери, не затормозили дела избрания «Наместника Христова на земле».
В конклаве были две главных партии. Одна из них, так называемые зеланты, желала иметь такого папу, «политика которого была бы столь же строгой, как и его догматика». Всякий раз, как брала перевес эта партия, в правительстве наступало более строгое церковное настроение. Их кандидатом был Североли, епископ витербский. К этой партии принадлежал и Делла-Генга; но так как он до конклава разошелся с одним из вождей партии, папским казначеем Кристальди, то сначала не могло быть и речи о его избрании. Другая партия, так называемых модератов (умеренных), шла по стопам Австрии и Франции, и хотела иметь мягче настроенного папу, который был бы удобнее при данных обстоятельствах. Эта партия рассчитывала избрать кардинала Кастильони, епископа фраскатского. Кроме названных партий был еще небольшой кружок, сосредоточивавшийся около Консальви, и желавший избрать папой или его самого, или кого-нибудь такого, который бы пошел по его следам. Эта партия могла опираться на Неаполь, который тогда ревностно занимался конклавской политикой. При первом голосовании восемь голосов получил Североли, пять Кастильони. два Пакка и только один Консальви; остальные голоса распределились среди различных кандидатов. Между тем изо дня в день Североли получал все больше голосов; 21 сентября он уже получил двадцать шесть голосов, так что его выбор казался несомненным. Тогда кардинал Альбани, поддерживавший интересы Австрии, прибег к исключению, сделав от имени венского двора заявление, что Австрия не хочет иметь Североли папой. В официальном письменном сообщении Альбани не приводил истинных мотивов своего правительства; но в нем говорилось, что там не желают Североли потому, что он не хотел присутствовать при венчании Наполеона с Марией Луизой, хотя он тогда был нунцием в Вене; кроме того, он в Витербо показал себя слишком внимательным к карбонариям. Североли спокойно примирился со своей судьбой; но зеланты пришли в ярость, что лишились своего кандидата и приняли меры в отместку за это провалить кандидата Австрии Кастильони. Утром 21-го он имел восемнадцать голосов, а вечером получил только десять. Решено было выдвинуть кого-нибудь другого из партии зелантов, и выбор пал на Делла-Генга. Еще 27-го вечером он имел только 13 голосов; но уже на следующее утро он получил 38, каковым большинством и был избран.
Аннибал Франциско Клемент Мелхиор Джироламо Николао Делла-Генга родился 22 августа 1760 года в замке Делла-Генга в окресностях Сполето. Папа Лев XI, счастливый соперник кардинала Баронио в борьбе из-за тиары, во время своего короткого, лишь двадцатишестидневного папствования возвел одного из предков этого Аннибала Делла-Генги, живописца, в дворянское достоинство, и с того времени это семейство обладало замком и гербом. В благодарное воспоминание об этой доброте Аннибал, при своем избрании на папский престол, принял имя Льва XII. Будущий папа, у которого было девять сестер, пройдя различные школы, поступил в «церковную академию»в Риме и пользовался особенным расположением Пия VI. Уже в 1783 году он принял священный сан и вскоре получил место при папском дворе. Когда умер император Иосиф II в 1790 году, Аннибалу Делла-Генге поручено было, от имени папы и кардиналов, произнести над ним надгробную речь в Сикстинской капелле. Эту щекотливую задачу он выполнил с большим тактом, так что можно было предвидеть, что «он сделается верным другом королей». После этого он стал выше и выше восходить по лестнице церковных должностей. Он постоянно находился при папе Пие VI и имел свободный доступ ко двору. Заметив однажды, что на нем была слишком длинная мантия, папа сказал ему: «Твоя мантия слишком длинна». «Это ничего, – отвечал Делла-Генга, – ваше святейшество можете сделать ее покороче, если угодно». Более короткая мантия была знаком следующей ступени на церковной лестнице.
Очень скоро после этого он уже был прелатом, архиепископом тирским и нунцием люцернским. Отсюда он, в качестве преемника Пакки, в той же должности отправлен был в Кельн, где, однако, по случаю войны, не мог найти себе помещения. Поэтому он жил в Дрездене и Аугсбурге. В качестве нунция он не пользовался славой такого воздержания, каким отличался позже, будучи папой, и молва, которую он оставил в Германии, была отнюдь не вполне благоприятной для него. В 1805 году папа назначил его чрезвычайным нунцием в рейхстаг, происходивший в Регенсбурге. Позже он был в Мюнхене и Париже, и, во время своего путешествия из этого города в Италию, был свидетелем насильственных мероприятий Наполеона против папы. Прибыв в Италию, он возвратился в аббатство Монтичелли. Там музыкально образованный прелат находил время обучать крестьян григорианскому пению и игре на органе; однако его здоровье было в весьма плохом состоянии. Уже там он выбрал себе место для погребения, и скоро хотел выйти на покой, забытым и незамеченным. Но когда папа возвратился, Делла-Генга опять был возвращен из своего уединения и послан в Париж приветствовать Людовика XVIII. Папским посланником в Париже был тогда Консальви, и последний был недоволен, что с такой задачей туда отправлено было другое лицо. Между кардиналами дело дошло до весьма оживленной сцены, при которой Консальви употреблял столь резкие выражения, что присутствовавший при этом его писец даже заплакал. Делла-Генга тогда промолчал, но впоследствии не прочь был отмстить ему. Он пожаловался на это Людовику XVIII, который со своей стороны, насколько можно было, утешил его. Однако он считал за самое лучшее опять возвратиться в Монтичелли и там спокойно жить, пока во главе церковного государства стоит его противник. Но Пий XII не хотел оставить его в отчужденном покое. В 1816 году он был назначен кардиналом и получил затем епископию Синигалью. Однако ему не пришлось основать там своего постоянного пребывания, так как вскоре после того он назначен был кардиналом-викарием и должен был жить в Риме.
Таково было прошлое человека, который при столь неблагоприятных обстоятельствах должен был взойти на престол св. Петра. Когда он был избран, и к нему обратились с обычным вопросом: «Принимаешь ли ты это избрание?» он отвечал: «Нет! отмените его! Вы избираете труп». Но телесная слабость никогда не считалась препятствием для избрания, а в некоторых случаях даже особенно предпочиталась для человека, которому предстояло управлять римскою церковью. Так как Делла-Генга находился на рубеже между одром болезни и одром смерти, то это, именно, и было одним из тех обстоятельств, которые сделали возможным его избрание. Кардиналы думали, что при столь немощном папе можно делать, что угодно, и немедленно после его избрания навязали ему особый совет из кардиналов, в надежде, что этот совет и будет управлять от имени папы. Однако Лев XII оказался еще достаточно крепок и телесно, и духовно, чтобы обойтись без такого опекунства. Он не захотел признать навязываемых ему советников в качестве государственного совета и никогда не созывал его на заседания.
Но положение новоизбранного папы было, действительно, плачевное. Вскоре после избрания он впал в продолжительную болезнь, вследствие которой все пришло в застой. Геморроидальные страдания Льва XII, от которых он уже давно страдал в течение нескольких лет, усиливались все более, и от потери крови он становился все слабее. При таких обстоятельствах приходилось думать о новом конклаве, и дипломаты уже начали свою деятельность в этом отношении. Австрия и Франция надеялись на избрание кого-нибудь из зелантов. Коллегия кардиналов собиралась на заседания, и жители Рима ежедневно ожидали, что вот-вот раздастся звон колоколов на Капитолии с извещением о кончине папы.
Между тем Лев XII оправился, но лишь для того, чтобы всецело отдаться в руки иезуитов, которые с этого времени собственно и стали у кормила римско-католической церкви, направляя корабль ап. Петра к пристани самого крайнего ультрамонтанства.
Влияние иезуитов обнаружилось уже в его первом окружном послании от 5 мая 1824 года, которое он, по обычаю пап при восшествии на престол, разослал всем патриархам, архиепископам и епископам римской церкви. Там он, прежде всего, внушал им, действовать предусмотрительно в деле посвящения лиц в священный сан; а затем увещевал их также заботиться о своих епархиях и постоянно пребывать среди вверенных им душ. Во время тяжелого периода римской церкви многие епископы, избегая гонений, оставили свои диоцезы и проживали то в уединении, то при разных дворах, и таким образом церковный надзор во многих местах ослабел. Затем он осуждает тех, «которые исповедуют толерантность или индифферентизм, не только в гражданском отношении, но и в церковном, уча: Бог даровал человеку полную свободу, так что всякий, без ущерба для своего спасения, может присоединяться к той секте, которая более всего нравится ему», – каковое выражение, при обычном папском истолковании его, было равносильно осуждению всякой свободы совести и вероисповедания. В следующем году были опять осуждены библейские общества, потому что «они скорее извращают, чем переводят Св. Писание». И чтобы не оставалось больше никакого сомнения в том, где папа искал своих советников, чрез несколько дней после этого известное высшее учебное заведение «Римскую коллегию» (Collegium Romanum) было отдано иезуитам, «этим отменным людям, которые блистают святыми нравами, великими качествами и ученостью». В последующее время они получали все более имений и силы. В то же время папа повсюду начал вводить большую строгость, что выражалось как в упомянутых увещаниях к епископам, так и в изданном повелении касательно более строгого соблюдения постов. В деле воздержания и бережливости папа сам подавал всем пример, его стол ежедневно стоил ему лишь один скудо. Затем приняты были меры к введению более дешевого судопроизводства. Дело народного образования также было преобразовано, и особенно университеты были подвергнуты основательной реформе. Учреждены были новые кафедры, и, за исключением нескольких богословских профессур, остальные кафедры сделаны были доступны всем и каждому; латынь была языком как судебным, так и школьным. В виде небольшой уступки в смысле свободы мысли, сочинения Галилея не были занесены в новый «список запрещенных книг», изданный при Льве XII. Среди духовных должностей в Риме произведен был иной распорядок, с целью более уравнять доходы различных священников. Приступлено было также к восстановлению сгоревшей церкви св. Павла. Своим бережливым хозяйством Лев не только добыл средства для этого чрезвычайно дорогого предприятия, но и в состоянии был предпринять сооружения больших плотин, которыми имелось в виду защитить местность около Тиволи против наводнений реки Анио, и всего этого он достиг, хотя, в то же время, при вступлении на престол облегчил подати. Лев XII с раннего утра до позднего вечера сидел за письменным столом, хотя по временам вдруг появлялся в каком-нибудь госпитале или другом учреждении, чтобы лично убедиться, точно ли исполняются его приказания. С годами он становился все недоверчивее и не хотел ничего предоставлять делать другим; у него была страсть вмешиваться во все и лично входить как в самые крупные, так и самые мелкие вещи. Столь любимая населением иллюминация собора св. Петра во время Страстной недели была отменена, и в каждой из главных церквей был поставлен швейцар, который приглашал иностранцев соблюдать тишину и должен был выпроваживать «непристойно одетых лиц». Этим папа оттолкнул от себя иностранцев, которые стали было во множестве прибывать в Рим. Но одной мерой он возбудил неудовольствие и в своих собственных подданных, именно, когда постановил, чтобы содержатели трактиров не позволяли своим гостям сидеть в своих заведениях. Снаружи перед дверями трактиров были поставлены решетки, чрез которые и подавалось гостям вино; а в самый трактир входить не позволялось. Этим он думал положить предел не только пьянству, но и постоянным дракам, которые были заурядным явлением в римских трактирах. Но эта полицейская мера была в высшей степени ненавистна населению, вследствие чего и отменена была по смерти Льва. В некоторых мероприятиях Льва народ видел только страсть папы давать повсюду чувствовать свою власть.
Единственным несколько отрадным событием в папствование Льва XII было совершение так называемого юбилея. В Моисеевском законе было велено, чрез каждые семьдесят семь лет, в десятый день седьмого месяца в сорок девятый год, трубить в трубу, в знак того, что следующий год должен быть юбилейным годом, в который земля должна покоиться, бедные должны вновь получить свое отцовское достояние, и рабы свою прежнюю свободу. Юбилейный год должен был быть годом всяких милостей, исцелением и восстановлением всего того, что с течением времени по вине человека было нарушено, восстановлением сынов Божиих в истинной свободе, освобождением всякого творения от рабства, под которым она томится ради человека. Эту мысль о золотом годе милостей усвоило себе и папство. Папа Бонифаций VII впервые в 1300 году пригласил весь христианский мир в Рим на праздник юбилейного года. По его мысли, такой праздник должен был совершаться однажды чрез сто лет. И, когда Бонифаций созвал старейших жителей Рима, то они рассказывали ему, что от отцов своих слышали, как в первый день 1200 года всем даровано было полное отпущение. В виду этого и Бонифаций назначил юбилейный год, и тысячи народа устремились в Рим, так что пришлось принять особые меры для того, чтобы при подобной тесноте предотвратить несчастье.
Юбилей оказался настолько выгодным для Рима во всех отношениях, что уже в 1342 году Климент VI нашел возможным сократить промежуток между юбилеями на пятьдесят лет, «чтобы не умирало так много людей, не получив благодати юбилейного года». Урбан VI (1373–1379) постановил в каждое столетие совершать по три юбилейного года, по числу лет Спасителя (33 года). Наконец Сикст IV объявил юбилейный год в 1475 году, и с этого времени в каждом столетии совершалось по четыре юбилея. Следуя этому правилу, Пий VI совершил юбилейный год в 1775 году, и только вследствие того тяжкого положении, в котором оказалось папство в начале XIX века, юбилей не был справлен в 1800 г.
Что же означает юбилейный год в римско-католическом смысле? Известный кардинал Вайземан дает следующее объяснение: «Это год, в который святой престол делает все возможное для того, чтобы Рим сделать в религиозном отношении привлекательным и единственным в своем роде. Театры закрываются, общественные удовольствия приостанавливаются; даже частные увеселения вводятся в границы порядка, принятого во время постов. Но все, что может посодействовать грешнику к исправлению или благочестивому преуспеянию, чтобы укрепить его веру и усилить его благочестие, – все это предлагается щедро и обильно. Кафедры бывают заняты самыми красноречивыми проповедниками, которые пробуждают совесть или поучают невежественных; исповедальни постоянно заняты священниками, говорящими на всех языках. Благочестивые общества или братства принимают, угощают и руководят прибывающие одни за другими партии паломников от святилища к святилищу. Алтари осаждаются искренно кающимися причастниками, причем раздаются индульгенции, – однако при таких условиях, которые отнюдь не легки». Но это лить показная сторона юбилея, за которой скрывается и другая – чисто экономическая, так как наплыв паломников всегда сильно поправляет папские финансы.
Булла о юбилее была издана Львом XII в день Вознесения, 27 мая 1825 года. В ней сообщалось, что по дарованной ему власти он решил открыть для христианского мира все кладези небесного сокровища. «Да услышит земля голос уст моих, и весь мир с радостью да послушает звук первосвященнической трубы, которая возвещает святой юбилей народу Божию». По обычаю были приняты все меры к тому, чтобы подготовить почву для юбилея и сделать его возможно торжественнее. В церквах и на общественных площадях выступили красноречивые проповедники, призывавшие к покаянию и исправлению. На площади Навонской Муччиоли собирал своими покаянными проповедями до 15.000 человек, и на них присутствовал сам папа, преподавая всем благословение. Впрочем, к немалому соблазну для правоверных католиков, он слушал эти проповеди с прекрасного балкона дома «схизматика» – русского посланника. Церкви и часовни в Риме были приведены в наилучшее состояние, и в городе и его окрестностях устроены были места для ожидаемых многочисленных паломников. Далее было издано весьма строгое распоряжение, которым запрещалось священникам носить круглые шляпы, или простые и короткие одежды и «светские» галстуки: а женщинам было велено являться только в приличных платьях, чтобы во время юбилейного года сделать вечный город святым городом. Театры были закрыты, все светские увеселения запрещены. Жизнерадостные художники оставили город, одетый в саван и пепел.
Наконец, 24 декабря 1824 года открыт был самый юбилей. В этот день кардиналы и прелаты собрались в Ватикан, и оттуда процессия двинулась в Сикстинскую капеллу. Впереди шел сам Лев XII в полном облачении с тиарой на голове. В капелле была выставлена евхаристия, и всем кардиналам, прелатам и начальственным лицам розданы были свечи. Сам папа с золоченой свечой в руке, запел: Veni Creator Splritus, что подхвачено было хором. С пением он взошел на свои носилки, и под балдахином был отнесен в собор св. Петра. Прибыв туда, он оставил носилки и занял место на воздвигнутом для него тропе. Затем он сошел с трона и подошел к одной из церковных дверей, которая была замурована. Один кардинал подал ему золотой молоток, и им он трижды ударил по замурованной двери, торжественно возглашая: «Откройте мне врата Правды»! Хор отвечал: «Я войду туда и возблагодарю Господа». Папа продолжал: «Я войду в дом Твой», на что хор пел: «Во святом храме помолюсь я во страхе Твоем». Наконец папа громким голосом сказал: «Откройте врата, ибо с нами Бог»; а хор к этому прибавил: «Он, творящий благочестие в Израиле». Папа затем опять передал молоток кардиналу, и вновь заняв свое место на троне, дал знак, по которому каменщики разломали замуравленную дверь. Мусор немедленно был удален, и при пении Те Deum, папа, держа в одной руке крест, а в другой зажженную свечу, с непокрытой головой вошел через открытую дверь в церковь. За ним следовали кардиналы и прелаты, причем швейцарская гвардия на площади св. Петра и артиллерия с замка св. Ангела громовыми залпами возвещали о наступлении юбилейного года. Обойдя церковь, папа остановился перед главным алтарем и совершил первую Рождественскую мессу. По окончании мессы он произнес Аароново благословение всему множеству народа, вошедшему в церковь чрез открытую дверь. В тот же час папский государственный секретарь с двумя кардиналами подобным же образом открыл «благодатную дверь» в трех других главных церквях Рима. Вечером в праздник Рождества, по древнему обычаю, папа освятил шляпу и шпагу, предназначавшиеся в виде подарков какому-нибудь государю или генералу, оказавшему особые услуги церкви. Освященные в этот раз получил герцог Ангулемский, потому что под его именно начальством подавлена была от имени священного союза испанская революция17.
Хотя юбилей привлек в Рим немало паломников (по одним до 400.000, а по другим до 900.000), но гораздо меньше, чем ожидали. До Пасхи прилив из-за границы был незначителен, но между Пасхой и Троицей усилился. Огромное большинство паломников приходило из соседних стран. Неаполь дал 44.973 паломника. Далее лежащие страны и особенно протестантские государства посылали немного паломников, но даже из римско-католической Австрии прибыло всего только 20. Сам император находился в путешествии в северной Италии; но «ради политических обстоятельствах» не посетил Рима. Дух Иосифа II все еще сказывался в этой стране. Напротив, прибыли инфант Испанский, король Франц I обеих Сицилий. и вдовствующая королева Сардинская, и последняя в награду за свое благочестие получила освященную розу. Пропаганда действовала бойко, и насчитывала число обратившихся во время юбилея до 150 человек, частью протестантов, частью иудеев. Среди верующих произведены были большие денежные сборы, и значительные суммы назначены были для миссий среди язычников. Но за показной стороной благочестия скрывалось, однако, много нечестия. Один француз распространял порнографические изображения, и в Рим прибыли так называемые «белые паломники» наихудшего свойства. Среди учащейся молодежи сильно укоренились неверие и дух отрицания. Однажды, когда по программе студенты римского университета проходили в процессии по городу от церкви в церковь, среди молодых людей замечали слитком вольный дух, мало гармонирующий с торжественностью. В наказание за это в том году не раздавалось в университете ни премий, ни докторских степеней. Вне Рима безобразия совершались еще в большой степени. В Форли во время миссионерских проповедей раздавались возмутительные сочинения, и чернь осквернила выставленные изображения святых. В Ферраре даже во время процессий распевались непристойные песни, а в Болонье студенты совершали самые грубые выходки. Церковное государство не совсем было предано папе. Даже среди паломников некоторые впоследствии выступали врагами римской церкви. Не задолго до юбилейного года папой и кардиналами с восторгом был принят аббат Ламенне; папа был так очарован его благочестием и ученостью, что портрет его приказал повесить в своей спальне и намеревался наградить его шляпой кардинала за сочинения, которыми он оказал большие услуги религии и привел в радостное удивление всю Европу. Однако вскоре потом этот благочестивый и прославленный аббат был отлучен, как еретик.
Но для привлечения паломников прибегали также и к разного рода удовольствиям и увеселениям. Так, в июне 1825 года, по поводу коронации Карла X в Реймсе, устроены были большие празднества. Французский посланник, герцог Лаваль, устроил на вилле Медичи блестящий праздник, для которого знаменитый египтолог Шамполлион устроил в египетском стиле обелиск, и на нем Карл X был прославляем в иероглифах.
Нечего уже и говорить о многочисленности разных церковных процессий и торжеств. Члены витербоского братства Саккони, в белых одеждах, безмолвно и тихо проходили по улицам Рима с закутанными головами, и пред ними несли мертвую голову и кости. Как римляне, так и многие иностранцы с удивлением смотрели на этих строгих, принадлежавших к богатым и знатным семействам монахов, которые по обету никогда не говорят ни слова и перед трапезой частью бичуют себя, частью слушают проповедь. Одно только мало гармонировало с их, по-видимому, столь великим благочестием, что в этом самом году суровые саккони из Витербо жили не у своих римских собратьев по ордену, а у так называемых стигматиков, потому что они разошлись с первыми по вопросу, кому из них идти впереди в общей процессии, братьям ли из Рима, или братьям из Витербо. В тот же день видели большую процессию из 5.000 женщин, и так как они не наложили на себя обета молчания, то где только проходили, раздавался неугомонный, далеко не благочестивый говор. Всеми этими процессиями заправляли иезуиты, которые приобретали все больше и больше влияния на дела римской церкви.
Во время юбилейного года не было недостатка и в ублажениях (beatificationes), и римский календарь обогатился несколькими новыми «блаженными». Как при канонизации, так и при ублажении, дело ведется с большою предосторожностью, причем достоинство кандидатов заранее подвергается строжайшему исследованию. Акты по делу какого-нибудь святого иногда заполняют 4.000 страниц и стоят более 50.000 рублей марок. «Любезное дитя, – сказала одна бедная женщина при канонизации своему сыну, – будь, чем ты хочешь, но только не святым; это стоит слитком дорого». Издержки по ублажению бывают меньше, но также иногда доходят до 40.000 рублей. Необходимым условием для «ублажения» служит наличность трех чудес, достоверность которых рассматривается на особом суде с участием двух адвокатов, из коих один называется адвокатом диавола, а другой – адвокатом неба, и кроме того судей и свидетелей. Адвокат неба начинает «процесс» похвальною речью о добродетельной жизни подлежащего ублажению и доказывает действительность совершенных им чудес, причем выступают и добросовестные свидетели, которые также делают показания в пользу кандидата на блаженство. После них выступает адвокат диавола и делает свои возражения, иногда столь серьезные, что по-видимому подрывается самое право данного лица на ублажение. Адвокат неба защищает его, после чего адвокат диавола вновь нападает, и процесс продолжается дотоле, пока судьи не произнесут своего «admittitur» (допускается). Папе затем представляется к подписи булла о блаженстве, три чуда изображаются в соборе св. Петра, выставляются напоказ всем, после чего совершается торжественное богослужение, за которым имя блаженного первые упоминается в ектении «Oremus». В Духов день 1825 года в сан блаженных возведен был францисканец Юлиан18. Позже были причислены к сонму блаженных известный иезуит Родригец и Ипполит Галантини.
Юбилейный год закончился 24 декабря 1825 года. В этот день в Ватикан опять собрались кардиналы и прелаты, и во главе с папой двинулись с зажженными свечами через площадь Петра к преддверию собора св Петра, где для Льва XII устроен был великолепный трон. Затем процессия вступила в церковь, вышла из нее чрез «благодатную дверь». Когда все вышли, папа благословил приготовленные уже к замуравлению дверей камни и известку, с молитвой собственноручно положив первый камень. Некоторые из высших сановников церковного государства также положили по камню, и затем отверстие затянуто было ковром. Наконец все свечи были потушены, и над собравшимся народом раздалось могучее Те Deum. Папа после всех этих торжеств чувствовал себя столь утомленным, что совершение Рождественской мессы поручил другому лицу, хотя все-таки появился на балконе церкви и преподал благословение ожидавшим его массам народа.
Несмотря на свою телесную немощь, Лев XII был достаточно энергичен, чтобы приступить к борьбе с величайшим злом церковного государства того времени – разбойничеством и тайными обществами. В то время по морскому берегу и в Кампаньи разбойники и убийцы производили нападения даже днем. Чтобы положить конец этому безобразию, папа отправил в эти области несколько кардиналов с большими полномочиями, и благодаря принятым ими мерам бандитство с того времени значительно ослабело. Ревнуя об исполнении желания «св. отца», один аббат Пеллегрини, совершенно один отправился в горы при Сецце и смело проповедовал разбойникам покаяние и прощение. Эти увещания аббата произвели неотразимое впечатление на загрубелые души, и когда он дал им свое священническое слово в залог того, что жизнь им будет пощажена, они сложили оружие. Как агнец во главе стаи волков, аббат привел целую шайку разбойников в город, где они послушно отдались в руки властей.
Труднее была борьба с тайными обществами. В марте 1825 года Лев XII издал против них буллу, в которой повторил все произносившиеся со времени Климента XII до Пия VII проклятия над ними. В булле, между прочим, говорилось, что со времени Пия VII общества карбонариев и масонов увеличились и сделались еще опаснее, и особенное распространение получили в университетах, где некоторые преподаватели более думают о погублении, чем о правильном образовании своих учеников, и даже прямо совращают их в секты, отвергающие религию и власть, распространяют книги, в которых говорится, что все христианство основано или на обмане, или на глупости, что нет Бога, и после настоящей жизни нет жизни вечной. В лице карбонариев и масонов папа хотел поразить неверие, которое в это время реакции искало себе убежища именно в тайных обществах. Не ограничиваясь словами, папство не останавливалось и пред самыми суровыми мерами. 31 августа 1825 года кардинал Риварола произнес смертный приговор над 500 человек, заподозренных в участии в тайных обществах19. Некоторые из них были присуждены к смерти, многие заключены в тюрьму на более или менее продолжительное время, а большинство поставлены были под полицейский надзор Издан был самый строгий полицейский приказ, в силу которого все заподозренные высылались в места своей родины, и им запрещено было до восхода и после захода солнца выходить за порог своих домов. Все переписанные таким образом должны были чрез каждые две недели являться в полицию, ежемесячно ходить на исповедь и ежегодно совершать в монастыре предписанные духовные упражнения.