В то время, как Пакка делал все возможное для того, чтобы вновь погрузить вечный город в мрак средневековья, Консальви с свойственною ему дипломатическою ловкостью обделывал дела в иностранных государствах. Когда он в половине мая месяца прибыл в Париж, то все союзные государи и дипломаты или отбыли, или намерены были уехать и отправиться в Лондон. Консальви решил последовать за ними, захватив с собой письмо папы к английскому принцу регенту. Но перед тем как вступить на почву Англии, он почувствовал некоторое затруднение. Мог ли он явиться в кардинальском одеянии там, где в течение нескольких веков не видали кардиналов, и где незадолго перед тем сожжено было чучело папы? Однако он преодолел свою опасливость и решил открыто являться в своем кардинальском одеянии. И он отнюдь не потерпел от этого. На одной из улиц в Лондоне он подвергся несчастью: разбилась его карета; но английский народ тогда был так дружелюбно настроен ко всем врагам Наполеона, что даже и папский министр мог повсюду являться беспрепятственно. Уже в 1800 году Консальви приобрел себе название «весьма деликатного, либерального человека», и это доброе мнение о нем навсегда удержалось там. Ему удалось также завязать более тесные отношения между курией и Англией», где впоследствии римская пропаганда нашла себе столь благоприятную почву.
Из Лондона Консальви отправился в Вену на конгресс. Италия вообще имела там мало представителей. На эту прекрасную страну смотрели как на завоеванную землю, которою могли распоряжаться союзные державы. Единственно, кто относился с живым интересом к Италии, был граф Каподистрия, русский посланник; да и его интерес скорее вытекал из сочувствия грекам, так как Эллада и Италия для него были повергнутыми в сон смерти сестрами, и пробуждение одной должно было отогнать сон и от другой. К счастью для Рима, папа имел в лице Консальви государственного человека, в котором соединялись все условия, чтобы достигнуть в вопросе о церковном государстве желанной цели. Он был посвящен во все тайны, и особенно с ним вступили в тесные дружелюбные отношения посланники Англии, нескольких немецких государств и России. Хитрый папский дипломат сразу увидел, что ввиду тайного соперничества держав из конгресса ничего не выйдет. Представители их даже хорошенько не понимали друг друга. «Мы похожи, – писал Консальви, – на строителей вавилонской башни: наши языки путались даже и там, где дело шло о первых основах для здания». Сам Консальви был консерватором чистейшей воды, и сильно ратовал против свободы печати. Когда он находился в Париже, то сказал Людовику XVIII: «Свобода печати есть опаснейшее оружие, какое когда-либо давалось в руки врагам религии и монархии; она при всяком общественном кризисе и при всяком социальном движении будет расширяться далее». Это же мнение он высказал и принцу-регенту Англии, который «давно познакомился с этим деспотизмом мысли, проявляемым неведомыми или худо осведомленными людьми». У англичанина, однако, он нашел больше сочувствия, чем у Людовика XVIII, в котором тогда еще оставалось кое-что от «белого» якобинца.
Когда на конгрессе дело зашло о папском престоле, то Консальви должен был употреблять весь свой государственный гений, чтобы отвратить угрожавшие ему опасности. При этом во всем блеске обнаружилась «одуряющая на подобие сильных духовдипломатическая ловкость папской «сирены» и никто не мог противостоять ему. Прежде всего он от имени папы составил поистине классическую поту от 23 октября 1814 года, в которой доказывал необходимость восстановления папству всех его владений, сообразно с прежним состоянием церковного государства. От императора Франца I, как покровителя церкви, он требовал возвратить ему отнятые земли, и английскому, как и русскому правительству, сумел доказать, что папа вынес так много страданий именно потому, что не хотел порвать с ними. Но и в «немецких католических церквах» (он намеренно употребил множественное число, чтобы отклонить возникавшую тогда мысль о немецкой государственной церкви) многое требовалось привести в порядок. Церковные княжества были секуляризированы и даже отданы не-католикам, церковные имения не возвращены были церкви, и священная Римская империя не восстановлена опять. Рядом с потерей земельных владений особенно затем тяжело на душе папы лежал вопрос о священной Римской империи: ведь священная Римская империя, как подробнее развивается в ноте от 14 июня 1815 года, была «средоточием политического единства, достопочтенным созданием старины, носившим религиозное освящение, и ниспровержение ее было одним из самых печальных разрушительных дел революции». Вопрос о папских владениях причинил большие затруднения. Австрия и Пруссия не прочь были поживиться на их счет и о них зашел такой спор, который угрожал повести к расстройству всего конгресса, пока, наконец, внезапно всплывшая с Эльбы «стодневная империя» не побудила государей к единению.
Высадка Наполеона на берега Франции произвела великое смятение и в церковном государстве. Папа, опасаясь крупных неприятностей себе в Риме, выбыл в Геную. Он был, однако, в хорошем настроении. «Это буря, которая продлится три месяца», весело сказал он, и действительно угадал. Наполеон, между тем, не обнаружил никакого раздражения против Рима. В своем письме к папе он выставлял свое возвращение «делом единогласного желания великой нации»; но на это письмо он не получил ответа. Папа был уверен в недолговечности воскресшего сфинкса и решил возвратиться в Рим. Сначала он, однако, посетил город Савону, и на открытой площади перед епископским домом, который был его темницей, король Сардинии и герцогиня Моденская коленопреклоненно приняли от него благословение. В четвертый раз затем Пий VII 7 июня вступил в свою столицу, пробыв 78 дней в изгнании. Через два дня затем Венский конгресс возвратил папе округи близ Камерино, Беневента и Понтекорво. Кроме того, он получил и три легации Равенну, Болонью и Феррару, за исключением небольшого, расположенного по левому берегу По, участка. По этого папству оказалось мало, и оно заявило еще притязание па левый берег реки По, равно как на Авиньон и Венессен, особенно на эти два французские округа, хотя это притязание и осталось без удовлетворении.
Довольно, однако, было и приобретенного, и когда Консальви возвратился в Рим, то известный художник Антонию Банцо велел секретно выгравировать рисунок Франца Манно, на котором кардинал Консальви изображен преподносящим папе Пию VII вновь приобретенные легации: кардинал обращает свой взор к папе, и правой рукой указывает на Болонью, которая изображена там в виде коленопреклоненной фигуры, однако со шлемом Минервы на голове. Позади папы виднеется, кроме города Рима, «Религия», а «История» изображена в виде сидящей фигуры. Консальви с благодарностью принял эту гравюру, но купил у художника самое клише и приказал его разбить, потому что при своей скромности не любил подобного рода прославлений. Подобную же идею и Торвальдсен положил в основу надгробного памятника, изваянного им в Риме в 1823 году. На этом барельефе также изображен Консальви возвращающим Пию шесть папских провинций.
По окончании Венского конгресса Консальви мог спокойно взяться за государственное кормило, хотя конечно и при самых трудных обстоятельствах, Правда, папа почти все получил обратно; но внешнее положение иерархии во многом изменилось. Папа тогда в некотором роде похож был на дворянина, который обратно получил свой замок, но не имел достаточных средств, чтобы обставить его как следует и продолжать прежнюю жизнь. В Рим теперь стекалось гораздо меньше денег, чем прежде, и из богатых домов, которые раньше безвозмездно служили при папском дворе, теперь младшие сыновья держались в стороне, так как теперь не могло быть и речи о вознаграждении их доходными аббатствами и пребендами. К счастью, во время французского владычества, благодаря закрытию «духовных союзов», значительно сокращены были долги церковного государства. Часть этих долгов отчасти находилась в векселях этих союзов, которые и уничтожились с закрытием их, а отчасти для покрытия долга оказалось возможным продать и принадлежавшую им собственность. В 1800 году на папском престоле лежал долг в 79 миллионов, а в 1815 году только в 33 миллиона. Величайшим несчастьем Рима был переизбыток иерархической бюрократии. На улицах на каждых пятнадцать человек приходился священник, на каждых десять человек – служитель в ливрее. Многие восточные монашеские ордена и большинство западных имели в Риме свои генералитеты, и поэтому там оказывалось множестве всякого рода монастырей.
Ярким свидетельством того, как высоко поднялась в столь короткое время реакция в Риме, служит запрещение, какое Пий VII в 1816 году произнес над библейскими обществами. Запрещения против чтения Св. Писания на народном языке издавались уже давно – с начала средних веков. Когда вальденсы во Франции старались распространять среди мирян отдельные книги Библии, переведенные на народный язык, то епископ мецкий возбудил сильное гонение против библейских обществ, образовавшихся в его диоцезе. Хотя Иннокентий Ш и признал, что ревностный епископ зашел слишком далеко, но все-таки и он находил, что миряне не должны заниматься Библией, ибо сам Бог, давая закон на Синае, повелел, чтобы скот, приближавшийся к горе, был побиваем камнями. Затем соборы, начиная от Тулузского 1229 до Тридентского в XVI веке, также издавали запрещения против свободного пользования Библией со стороны мирян; и эти запрещения возобновлялись всякий раз, как являлся какой-нибудь новый перевод на народный язык. Изречение ап. Петра о посланиях ап. Павла, что «в них есть нечто неудобовразумительное, что невежды и неутвержденные, к собственной своей погибели, извращают, как и прочия Писания» (2Пет. 3:16), служило достаточным оправданием для подобных мероприятий. Через три месяца после Тридентского собора Лий IV издал список запрещенных книг, и между ними значились привезенные из-за границы библии. Позже, однако, мирянам было позволено читать католические переводы Библии, если им советовал это духовник и позволяли епископ и инквизитор; в противном случае, читающие подвергались аресту, и должны были выдавать Библию своему душепастырю. Впоследствии, когда в римской церкви прошел дух янсенизма, явились и новые запрещения: к заблуждениям янсенистов причислялось и то, что они рекомендовали и прилежно читали Св. Писание на народном языке. В числе положений Кеснеля, осужденных Климентом XI в булле Unigenitus (1713), находилось и такое: «Читать Св. Писание надлежит всем». Однако под влиянием янсенизма даже и в строго католических кружках образовался более снисходительный взгляд на чтение Библии. Бенедикт XIV позволял всем верным читать Св. Писание, если только они пользовались авторизованным переводом, который снабжен был примечаниями из отцов церкви или католических ученых. Следовательно то, что подвергалось запрещению, было не столько самое чтение Библии, сколько свободное, самостоятельное исследование Библии. Пий VI пошел даже так далеко, что в послании к аббату Мартину, впоследствии епископу флорентийскому, писал: «Ты поступаешь хорошо, склоняя верных к чтению божественного слова; потому что это есть чистейший источник, который должен быть открыт всем верным, дабы они могли почерпать из него чистоту нравов и вероучений». Но когда с одной стороны вновь усилилась реакция, а с другой протестантские библейские общества открыли курии глаза на угрожающие ей новые опасности и новых врагов, то в этом она нашла достаточный повод для новых запрещений. Когда в Польше стал распространяться новый перевод Св. Писания без примечаний, то Пий VII от 26 июня 1816 года написал примату Польши, архиепископу гнезенскому, письмо, в котором говорилось, что папа «чувствовал отвращение к чрезвычайно коварному изобретению (именно библейским обществам), которым подрываются самые основы религии». Он созвал кардиналов на совещание, чтобы обдумать, как лучше всего противодействовать этой язве. Было составлено бреве, в котором возобновлены были средневековые запрещения, хотя и в нем все-таки не содержалось прямого запрещения вообще чтения Св. Писания, а только принималась мера к усилению контроля церкви над этим чтением.
Еще до оставления Вены, Консальви выработал несколько законов, которыми имелось в виду устроить внутренние дела в возвращенных папству легациях, а также и во всем церковном государстве. Оставив в неприкосновенности введенные французами учреждения, как оказавшиеся полезными папству, Консальви и во всех других отношениях, как напр. в деле народного образования и школ, дал целый ряд хороших обещаний. Все предполагалось по возможности улучшить. Впрочем, школьное дело далеко не находилось в столь печальном положении, как часто утверждали: в Риме тогда было более 100 школ, в которых безвозмездно, или за самую ничтожную плату давалось обучение. Финансы также были предметом забот Консальви; но они были и оставались в отчаянном положении. Времена, в которые какой-нибудь принц Дориа мог ворочать миллионами денег в папской монете, прошли; в Риме теперь было очень немного богачей, как Торлонио и несколько других банкиров. Уже в 1816 году годичный отчет показывал дефицит более, чем в миллион скуди. Чтобы выйти из затруднения, тогда прибегали к всевозможным средствам изыскания доходов; государственные доходы, по примеру древних римлян, были заложены, и в этом направлении пошли очень далеко. Не в лучшем положении были суды и тюрьмы. Да и трудно было вообще произвести реформы в стране, пережившей столь много смут. Раньше церковь кормила как города, так и всю страну; теперь, напротив, она сама нуждалась в их помощи, почему и возбуждала недовольство. Провинции были недовольны, что все дела вершились в Риме, и высшая аристократия роптала на потерю своих привилегий. К этому присоединился новый разлад между духовенством и мирянами, который резко обозначился вскоре после французской оккупации; и так как в надлежащее время не оказано было разумного противодействия, то этот разлад получил угрожающий характер. Церковное государство рано или поздно должно было пасть под ударом Немезиды, который всегда обрушивался на всякое печальное смешение светского и духовного, политики и христианства.
Все эти мероприятия сильно восстановили многих против Консальви и недовольство усиливалось со всех сторон. Его враги не остановились даже пред ребяческим измышлением, приписав ему письмо, с которым он, будто бы, обратился к Наполеону, находившемуся на острове св. Елены: «Государь! – говорилось в этом письме, – я все приготовил к вашему возвращению. То, что было хорошего в вашем правлении, я отменил, гнетущее удержал и усилил. Всякий ожидает вас с открытыми объятиями, особенно ваш верноподданный Геркулес Консальви». В то же время появлялись и более остроумные полемические сочинения против кардинала, которые в рукописях циркулировали в римских кафе. Сильное противодействие встречал он и со стороны своих сотоварищей кардиналов. Так, Пакка сделался душой большой партии, получившей название зеланти (ревнителей), которые тайно и открыто обвиняли Консальви в том, что он заразился безбожным либерализмом, и к этой партии принадлежали кардиналы Кастильони (впоследствии папа Пий VII) и Делла-Генга (впоследствии папа Лев XII). Вследствие такого противодействия Консальви лишил кардиналов всякого участия в управлении государством, и этим обстоятельством еще более раздражил их. Они вступили на роковой путь, частью вызывая к жизни тайные реакционные общества, частью содействуя им, что все повело к большим бедствиям, так как эти общества делали религию орудием своей политики. Особенно отличалось в этом отношении политико-религиозное общество «миротворцев» или «святой союз», девизом которого было изречение Христа: «Блаженны миротворцы». Они клялись поддерживать общественный мир, хотя бы ценою жизни. Другое общество «санфедистов» (т. е. поборников святой веры), как назывались члены этого союза, сначала ставило себе задачей только защищать веру и папу, как против неверия, так и светских посягательств; но позже эти носители абсолютной теократии во имя христианства начали воздвигать кровавые гонения против либералов, невзирая на состояние, пол и возраст. Под влиянием санфедистов Пий VII позже издал буллу против карбонариев (получивших свое название оттого, что свои эмблемы они заимствовали от угольщиков). Где впервые возникло это тайное либеральное общество, во Франции или Германии, или же на итальянской почве, неизвестно. Сами карбонарии производили свое происхождение от мистерий древности, особенно от жрецов Изиды и Митры, в действительности же они едва ли были старше французской оккупации. Во время владычества французов, карбонарии, как национальные патриоты, стремились к низвержению французского ига, и их общество было очагом освободительных стремлений и национального патриотизма. Над склянкой с ядом и раскаленным железом они давали клятву денно и нощно помышлять об истреблении тиранов, и строго соблюдать тайны общества, иначе «бутылка с ядом будет для них напитком, и раскаленное железо будет жечь им тело». На своих пирушках они пили со словами: «смерть, или независимость»! и пели о «кровавой звезде», восходящей над их отечеством, которое опять восстанет «при пении петуха, когда орлы заспорят между собою».
Рядом с бедствием, причинявшимся церковному государству борьбой между санфедистами и карбонариями, была уже не так важна другая местная язва, бандитство. Война с французами многих угнала в горы, и когда она кончилась, то все такие бойцы, оказавшись вне закона, должны были искать себе убежища в ущельях гор и трущобах лесов. Возобновившаяся романтика набрасывала на бандитов привлекательный блеск, так что римские девицы с восторгом смотрели на мужчин, которые «могли жить в горах», и их отцы обыкновенно без всякого смущения вступали в сношение с разбойниками. Разумными мероприятиями Консальви удалось несколько ограничить это зло. Но совершенно искоренить его не удалось даже и до настоящего времени.
Столь богатое конгрессами, собраниями и постановлениями государей время, следовавшее за Венским конгрессом, было, что касается внешней политики церковного государства, отмечено рядом конкордатов, которые оно заключало с отдельными государствами, причем каждый из них представлял новое свидетельство о возрастающей силе папства. Но папство сильно повредило себе в глазах государей тем, что папа отказался примкнуть к «Священному союзу», который заключен был государями между собою с целью охранения правды, любви и мира. В основе этого союза государей лежала великая идея, достойная его инициатора Александра I Благословенного, водворить на место господствовавшей дотоле системы «европейского равновесия», которая, в сущности, основывалась на силе, принцип справедливости. На нем имелось в виду водворить среди держав согласие и взаимное уважение; завоевательное право не должно было больше находить признания, большие армия отменялись, и предносилась идея – водворения вечного мира на земле. Туркам предписано было принять серьезные меры против распространения чумы, а также и по-человечески обращаться со своими христианскими подданными: североафриканские разбойничьи государства подлежали разрушению, и английский торговый деспотизм предполагалось сломить. Заключение этого возвышенного союза было естественно вызвано всеми пережитыми смятениями и опасностями, равно как и смиренным сознанием того, что в последних событиях, поведших к укрощению неукротимого завоевателя, чудесно проявилась всемогущая власть Божия. И идея такого священного союза была с восторгом принята истомившимися от смятений народами. Поэты восторженно воспевали этот союз, видя в нем как бы начало новой эры, возвещающее, подобно ангельскому воинству над колыбелью Христа, мир на земле и благоволение в человеках. Но папа отнесся ко всему этому чрезвычайно холодно. В «еретиках» он не хотел видеть истинных сынов церкви, и поэтому не хотел удовлетворить ни одному из желаний союза, чтобы он отрекся от отлучений и инквизиции и навсегда отказался от иезуитизма. Очевидно, папство не могло расстаться с этими могучими орудиями своей власти.
Но не присоединяясь к «священному союзу», Ватикан не преминул извлечь всевозможные выгоды из того религиозного одушевления, которое господствовало при дворах, и добился того, что импер. Александр Благословенный подарил римско-католической церкви в Польше богатые земельные владения; в Испании восстановлен был конкордат 1753 года и прагматическая санкция 1763 года, и в Сардинии учреждены были новые епископии. В 1817 году папа склонил Францию заключить с ним новый конкордат, благодаря которому опять вступал в силу старый договор 1516 года, а галликанские церковные права отменялись. Затем были восстановлены и богато обеспечены уничтоженные епископии, так что значительная часть Франции вновь подпала под влияние папства. То же самое совершилось в Баварии, с которой также был заключен в 1817 г. выгодный для курии конкордат. Что касается протестантских правительств в Германии, то сначала уладить с ними было не так легко. На Венском конгрессе нашла себе сочувствие идея свободной немецкой национальной церкви, и во время переговоров, которые происходили в 1818 году с государствами верхне-рейнской провинции во Франкфурте-на-Майне, еще можно было слышать отголоски фебронианства. Но когда начались преследования демагогов, то римская церковь опять стала ловить рыбу в мутной воде. Король Пруссии, Фридрих Вильгельм, который находил оскорбительным для своего религиозного чувства выводить на сцену римско-католический культ в «Орлеанской деве» Шиллера, совершенно далек был от желания причинять неприятность своим римско-католич. подданным. Когда ему потребовалось отправить в Рим своего представителя, то выбор его пал на известного историка Нибура, который «соединял в себе добросовестную религиозность, незапятнанную честность и пламенную любовь к отечеству и состоявшееся при его посредстве соглашение было настолько благоприятно для Рима, что сам папа назвал его чудесным. Нибур, который холодно и критически относился к сагам древнего языческого Рима, с рыцарскою горячностью боролся за мечты средневекового Рима, опасностей которых он не видел. Булла «De salute animorunr» от 16 июля1821 года, не смотря на все, что произошло с того времени, и доселе служит основой церковного положения Пруссии в Риме.
Единственная римско-католическая держава, не вступившая ни в какое соглашение с папой, была Австрия: в этой стране, в церковном отношении, еще витал отчасти дух Иосифа II. Но император Франц I покончил с этим духом, когда со своей супругой и дочерью, а также и с князем Меттернихом и блистательной свитой, совершил в 1819 паломничество в Рим, чтобы выразить папе свою любовь и уважение. Его примеру последовали и другие венценосные главы, не только король Неаполя, но и король Пруссии. Даже художественно настроенный принц, впоследствии король Дании, Христиан и его супруга Амалия гостили несколько времени в вечном городе. Кроме этих временных гостей, в стенах Рима долго жило и несколько других царственных лиц, так Карл IV Испанский, как и престарелый, слепой Карл Эммануил IV Савойский, совсем переселился туда и там же нашло себе убежище и семейство Наполеона.
Все почитатели и любители искусств и наук также стремились в город св. Петра, в котором встречались между собой языческая древность и христианское средневековье. У Консальви была даже мысль – сделать из Рима столицу искусств, если уже он не мог быть более властелином мира. Поэтому жрецы искусства пользовались там высоким почетом. Знаменитый скульптор Канова пользовался уважением как со стороны папы, так и его государственного секретаря, за что и отплатил великолепным бюстом Пия VII. Живопись также вступила в новый расцвет. Там процветали особенно немецкие художники Овербек, Корнелий, Фейт и Шадов, которые в 1816 году вместе расписывали фрески из истории Иосифа в одном, расположенном на Монте-Пинчио доме, и с этим в истории живописи наступила новая эра. Свои образцы эти художники видели в строго церковном искусстве средневековья, в картинах Фра-Фиозеля, писанных с молитвой. Многие из них даже прямо променяли свое вероисповедание на веру римской церкви, и в своей живописи руководились подражанием ее средневековым мастерам. Не было недостатка также и в людях науки. Впрочем, прежняя оригинальность итальянских ученых теперь, по-видимому, уступила место бездушию. «Италия погасла, и есть труп», жаловался один ученый старой школы Нибуру. Там был маститый исследователь древности Феа, человек колоссальной учености, который, много лет, изо дня в день, сидя на том же самом месте в Минервской библиотеке, корпел над старыми книгами, и получил особенную известность в ученом мире своим изданием Винкельмана. Другой в высшей степени плодовитый писатель Кончельери в течение более шестидесяти лет издавал в свет ученые трактаты на самые причудливые темы, в роде: «Лейб-медики папы»; «Как целовали папе ногу, прежде чем вышит был крест на его туфле»: «Люди сильной памяти и люди, потерявшие память» и т. д., – сочинения, в которых с муравьиным трудолюбием собрана была огромная масса всяких знаний. Папенкордт, ученый знаток средневековья, досконально знал самые малейшие события тех времен и постоянно делал экскурсии в горы, чтобы изучать самые места бесконечной борьбы итальянских баронов в средние века. Были также и астрономы, как Конти и Каландрелли, а под покровительством Пия VII была основана и академия практических наук, которая помещалась в Капитолие. Не было недостатка и в проповедниках. Кроме туземных художников и ученых была масса иностранцев, иногда звезд первой величины, которые более или менее долго жили и трудились под сенью памятников древнего Рима. Пий со своей стороны делал все, чтобы сделать свой город возможно привлекательнее для людей науки и искусства и не только собирал сокровища искусств и наук, но и всячески заботился об их поддержании и сохранении. От местных жителей Рима можно было даже слышать иногда жалобы, что правительство более заботится об иностранцах, чем о туземцах.
И, тем не менее, Рим, даже будучи городом прекрасных искусств, не мог уже более жить в мире, и уже при Пие VII можно было замечать предвестников новых бурь. В 1816 году папа жаловался, что «теперь труднее иметь дело с народами», давая понять, как всякого рода «трудности» увеличивались из года в·год. В 1817 году карбонарии сделали неудавшуюся попытку овладеть городом Мачератой, а через два года после обнаружилось, что планы их простирались и на самый Рим. У одного итальянского офицера Иллюминати, перехвачены были письма, из которых обнаружилось существование заговора, раскинувшегося на весь полуостров. И действительно, вся Италия охвачена была революционным движением. В Неаполе и Сицилии прямо вспыхнула революция. В южной Италии она направилась против короля, а в северной Италии – против иностранцев. «Королевство Италия! Независимость!» – таков был лозунг в Пьемонте. Посредине между этими двумя революционными потоками находилось церковное государство, которое также не могло уберечься от заражения революционным духом, и в самом Риме продавались кольца с мертвыми головами и другими символами карбонариев. В легациях, где семена революции оставлены были французским владычеством, члены тайных обществ производили свои собрания в лесных дебрях, и пели: «Все мы воины свободы». Их лозунг: «Италия, Рим и свобода!» произвел тогда глубокое впечатление на лорда Байрона, когда он случайно проезжал мимо такой толпы, и он раздавал деньги и оружие. Но тут-то и помог папству «священный союз», которого оно чуждалось. Он подавил восстание на обоих полуостровах Южной Европы, причем смертельный удар нанесен был также и янсенизму, который в кортесах Испании и в придворном кругу Португалии опять было смело поднял свою голову.
Между тем вдали от всяких политических треволнений скончался на своем отдаленном острове св. Елены пленный император Наполеон. Не смотря на все, что Пию VII пришлось вынести от Наполеона, он не забывал его в бедствии. В октябре 1817 года он писал из своей виллы в Гандольфо к Консальви: «Семейство императора Наполеона известило меня чрез кардинала Феша, что на скалистом острове Елены убийственный климат, и что бедный изгнанник видит, как с минуты на минуту падают его силы. Это известие причинило мне невыразимую скорбь, и вы, без сомнения, разделите ее со мною: ведь мы оба должны помнить, что, кроме Бога мы ему, именно, обязаны тем, что в великом французском государстве опять утвердилась религия. – Савона и Фонтенебло – это лишь духовные заблуждения или поспешности, которые исходят от человеческого честолюбия, а конкордат был спасительным делом христианского геройства. – Для моего сердца было бы несравненною радостью, если бы я мог посодействовать умалению страданий Наполеона. Он уже никому более не может быть опасным; я желаю только, чтобы он никому также не давал повода к угрызениям совести». Это был язык, достойный христианина. Пий намеревался письменно обратиться по этому поводу к союзным державам и, особенно к принцу регенту Англии. В письме от 18 мая 1818 года мадам Летиция благодарит папу за все, что он сделал для ее «великого несчастного изгнанника на св. Елене». У нее на душе, как «у матери всех скорбей», и ее единственное утешение состоит в том, что папа забыл прошлое, так что он лишь с благоволением помышляет о ней и ее ребенке. Папа отправил к Наполеону священника, аббата Виньяли, который должен был доставить ему утешение религии. Под влиянием несчастий и дух Наполеона смирился, и он сделался более доступен влияниям религии. Свое завещание он начал словами: «Я умираю в лоне апостольской и римской церкви», и хотел, чтобы при его погребении совершены были обряды римской церкви. Когда его врач усмехнулся этому, то он сказал ему: «Молодой человек! Вы, быть может, слишком высокоумны, чтобы веровать в Бога. До этого я еще не дошел. Не всякий может быть атеистом». Но вот настал и конец великого воителя. 5 мая, когда кругом свирепствовали буря и дождь, Наполеон, в бреду бормоча неразборчивые слова о битвах, испустил дух, и когда известие о его кончине прибыло в Рим, то папа приказал чрез кардинала Фсша совершить панихиду, которая должна была послужить свидетельством того, что император умер примиренным с церковью.
Пий VII не долго пережил его. Ему, как и другим его предшественникам, не удалось дожить до «лет св. Петра», т. е. до двадцатипятилетия своего правления. 6 июля 1823 года он упал в своей комнате и принужден был слечь в постель, и в бреду повторял слова: «Савона – Фонтенебло». Прекрасную черту сообщают из последних дней болезни Пия VII. Когда к нему обращались с обычным титулом: Santissimo padre (святейший отец), то он был недоволен, и всякий раз говорил: «нет, называйте меня povero peccatore!» (бедным грешником).
Со смертью Пия VII прекратилось и управление Консальви. Полномочия государственного секретаря заканчиваются в тот самый момент, как умирает его повелитель. Консальви всегда давал чувствовать кардиналам свое превосходство, и теперь они были рады избавиться от тяжелого гнета, – и этой радости они даже не скрывали. Но еще больше они рады были, что опять настал момент, когда в конклаве можно было попробовать счастья, и не успели еще хорошенько похоронить скончавшегося папу, как уже среди кардиналов начались козни и всяческие ухищрения, направленные к тому, чтобы, так или иначе пробраться и воссесть на престол ап. Петра.
8. Второй конклав XIX в. – Папа Лев XII
Конклав в Квиринале. – Кардинал Делла-Генга и его избрание под именем Льва XII. – Юбилейный год и торжества в течение его. – Отличительные черты управления Льва. XII. – Тайные общества и борьба с ними. – Внутреннее управление, – Кончина Льва XII.