Раз вступив на путь произвола в церковных делах, Наполеон уже не останавливался ни пред чем, и решил всю религию преобразовать в своем духе. С этою целью он прежде всего основал официальный церковный орган («Journal des curés»), поставленный под его строгий контроль, а затем, опираясь на органические члены, где говорилось: «Во всех католических церквах Франции должны признаваться лишь одна литургия и один катихизис», решил и эту область взять в свои руки. Уже в 1803 году он высказывал мысль о составлении нового катихизиса; но позже оп нашел более целесообразным положить при этом в основу Боссюетов катихизис, что тогда совпадало с его пробудившейся симпатией к старому правительству. Вопреки явному предостережению со стороны папы, кардинал Капрара принял участие в редакции, за что впоследствии и получил сильную неприятность со стороны Рима. Новый императорский катихизис от 1806 года в существенном также представлял собою воспроизведение катихизиса знаменитого Боссюета; но при этом, однако, все направлялось к тому, чтобы «привязать народ к достопочтенной личности императора», и далее, «направить покорность его к правильной цели». Чтобы понять эти фразы, стоит только бросить взгляд на объяснение пятой заповеди. В катихизисе Боссюета говорится: «Что повелевает нам далее пятая заповедь»? Ответ: «Почитать всех начальников, каковы священники, короли, правительственные лица и другия». Этих немногих слов считалось в 1686 году достаточно; но в 1806 году этот отдел катихизиса был сильно распространен. Наполеон не хотел ставить себя на одну линию с священниками и другими правительственными лицами; и потому в императорском катихизисе соответствующий отдел, видимо обработанный самим Наполеоном, состоял в следующем: Вопрос: «Какие обязанности имеют христиане относительно поставленных над ними государей, и каковы особенно наши обязанности по отношению к Наполеону I, нашему императору»? Ответ: «Христиане обязаны оказывать своим государям, и особенно мы Наполеону I, нашему императору, любовь, послушание, уважение, вер-ноет, отбывать военную службу и платить возложенные на них подати, чтобы содержать и защищать императора и его престол. Далее мы обязаны возносить молитвы о его спасении, как и духовном и телесном благосостоянии государства14. – Вопрос. «Почему мы должны исполнять все эти обязанности по отношению к нашему императору»? Ответ: «Во-первых, потому, что Бог, создавший государства и разделяющий их по Своему благоволению, ущедрил Своими дарами нашего императора в войне и мире, поставил его властелином над нами и слугой Его силы, и сделал его Своим отобразом на земле. Оказывать честь и службу нашему императору есть то же самое, как оказывать честь и служение Самому Господу Богу. Во-вторых, потому, что Сам наш Господь Иисус Христос, как учением, так и примером, научал нас, что мы всем обязаны нашему государю: Он сам родился во время исполнения долга повиновения приказу императора Августа; Он платил возложенную подать, и повелевая воздавать Богу, что Божие, Он в то же время повелел: воздавайте императору, что принадлежит императору». Вопрос: «Нет ли особенных обстоятельств, которые еще сильнее привязывают нас к Наполеону I, нашему императору»? Ответ: «Есть, потому что его именно Бог воздвиг среди трудных обстоятельств, чтобы опять восстановить общественное богопочтение, и святую религию наших отцев, и чтобы постоянно быть ее защитником. Своим глубоким и действенным разумом он не только восстановил общественный порядок, но и упрочил его; он защищает своей могучей рукой государство; чрез посвящение, полученное им от папы, главы всей церкви, он сделался помазанником Господним». – Вопрос: «Что должно думать о тех, которые не исполняют своего долга по отношению к императору»? Ответ: «По слову св. ап. Павла, они восстают против порядка, установленного Самим Богом, и делают себя достойными вечного осуждения». – Вопрос: «Должны ли мы иметь в силу законов империи и по отношении к законным преемникам императора те же самые обязанности, которые имеем к самому императору»? Ответ: «Да, несомненно; потому что, читаем в Св. Писании, что Бог, Господь неба и земли, по Своему произволению и промышленно поручает государство не только отдельному лицу, но и его семейству». – Вопрос: «Какие обязанности имеем мы по отношению к нашим властям»? Ответ: «Мы должны почитать и уважать их, повиноваться им, потому что наш император сделал их участниками своей власти». – Вопрос: «Что запрещается пятою заповедью»? Ответ: «Она запрещает нам противиться нашим начальникам, причинять им вред и говорить о них что-либо худое».
В таком виде французскому юношеству в будущем предписано было внушать долг послушания императору. Как только папа получил известие о новом катехизисе, он не замедлил заявить протест: «император хочет присвоить себе полномочие, которое Бог предоставил только церкви; апостолам, а не королям, сказано: «Идите и научите все народы». Но протест явился слишком поздно. Императорский катехизис оставался одобренным во Франции в качестве учебника до падения империи.
Рядом с этим своеволием, с которым император присваивал себе право, принадлежащее в римско-католических землях лишь папе, именно право отмены и введения учебников, явились и новые огорчения для папы. Не ограничиваясь захватом укрепленных мест церковного государства, Наполеон хотел иметь и нравственную поддержку папы против своих врагов. Когда Пий не согласился на это, то Наполеон решил сделать последний шаг. 10 января 1808 года генерал Миоллис получил приказ внезапно двинуться на Рим, и именно под предлогом, что он хочет соединиться со своими войсками в королевстве Италии. Он должен был занять город и «малейшую попытку восстания наказать и подавить найстрожайшим образом». К концу января 1808 года Миоллис во главе своего войска двинулся из Флоренции. Дойдя до пределов церковного государства, он просил позволения пройти чрез Рим. «Он хотел бы иметь крылья, чтобы достигнуть Неаполя по воздуху; но так как на земле нет другого пути к Неаполю, кроме как чрез город Рим, то он и просил позволить ему пройти этой дорогой». Позволение было дано: и поэтому никто не удивился, когда рано утром 2 февраля 1808 года чрез «Народные ворота» вступил в город многочисленный французский корпус. Войско двигалось в военном порядке чрез Испанскую площадь к воротам св. Джиованни: впереди несколько пушек, а затем кавалерия и пехота. Прибыв на большую площадь перед Квириналом, где жил папа, войско остановилось, и пушки направлены были жерлами против Квиринала. Папа в это время, по случаю праздника, вместе с кардиналами совершал богослужение в церкви Квиринала. Французы не мешали им и с удивлением видели, как по окончании мессы кардиналы садились в свои кареты, как будто ничего не случилось. Но римское население не могло отнестись к этому событию с таким же спокойствием, и в первый раз с незапамятных времен неделя карнавала прошла скучно и уныло, потому что все видели и чувствовали, что они, в сущности, в плену у французов.
Вскоре после занятия Рима французами внезапно заболел кардинал Казони, и его преемником сделался, в качестве папского государственного секретаря, Дориа Памфилий. Его управление продолжалось, однако, не долго. Наполеон, ненавидя вообще коллегию кардиналов, издал приказ, которым повелевалось, чтобы все те из кардиналов, которые с самого рождения не были подданными папы, немедленно и против их воли были высланы каждый на свою родину. Вследствие этого приказа, Дориа немедленно должен был выехать в Геную, а его пост занял Габриелли. Тогда Пий прибег к решительной мере – к разрыву дипломатических сношений с Францией. Кардинал Капрара был лишен своих полномочий и сам был отозван. В свите не советовали папе прибегать к столь крайней мере; но он остался при своем решении. Не без некоторой гордости он сознавал, что он единственный человек, который осмелился вступить на столь роковой путь. Иностранные дипломаты относились к судьбе папы более или менее равнодушно; потому что от грозного своеволия Наполеона тогда и другие троны колебались в своих устоях. 16 июня два офицера без всякого доклада незаметно вошли в помещение папского государственного секретаря Габриелли. Они объявили его арестованным и запечатали его письменный стол, содержащий в себе несколько важных документов; затем увезли его из Рима. Вечером в тот же день Пий призвал кардинала Бартоломео Пакку и назначил его государственным секретарем. Новый секретаре, принадлежавший к тайным противникам Консальви, стал действовать с такою мягкостью и осторожностью, что даже возбудил неудовольствие в папе. «Господин кардинал», не вытерпев, сказал папа однажды Накке, «в Риме говорят, что мы заснули. Следует показать, что мы бодрствуем, и поэтому пошлите энергическую ноту к французскому генералу по поводу его последнего акта насилия». Но Пакка умел приберегать свой выстрел для надлежащего момента. Он неоднократно вел переговоры с генералом Миоллисом, которого старался удержать от насильственных действий и сделать мягче, но напрасно. Они обменялись между собою жесткими словами. Генерал Миоллис сказал, что ему «дан приказ подавлять или вешать всех, кто в церковной области будет противиться велениям императора». Пакка не смутился, но видел, что дело идет к развязке, которая и не заставила себя долго ждать.
Чувствуя себя хозяевами в Риме, французы задумали образовать там гражданскую стражу, и многие уже стали записываться в нее. Но 24 августа 1808 года по углам улиц были расклеены афиши, в которых папа, как «законный властелин», угрожал церковным наказанием тем, которые записывались в эту стражу. Миоллис, узнав в этом объявлении стиль Пакки, решил немедленно устранить государственного секретаря. Чрез несколько дней он отправил к Панке одного майора, с приказом без замедления удалиться в Беневент, как свою родину. Майор имел при себе подчиненного офицера, которому поручил понаблюдать за тем, чтобы Пакка не выходил из своего помещения, и особенно, чтобы не имел возможности переговорить с папой. С позволения майора, Пакка однако написал папе записку с кратким извещением, почему он сегодня против обычая не явился к нему. Чрез несколько минут вдруг вошел сам папай сказал офицеру, что он удручен всеми теми огорчениями, которые причинялись ему. Обращаясь к Пакке, он велел ему следовать за собой. Иностранный офицер, не понимая по-итальянски, попросил Пакку перевести ему слова папы, что государственный секретарь и сделал. Когда Пакка закончил, папа сказал: «Господин кардинал, пойдемте»! После чего взял Пакку за руку и увел его с собою, причем растерявшийся офицер не посмел противиться. С этого времени Пакка занимал три комнаты, непосредственно примыкавшие к помещению папы. Оба они были как бы в осаде и всякий день ожидали нападения.
Между тем прошел слух, что у Наполеона есть план отнять церковное государство и совсем удалить папу. Этот довольно вероятный слух вновь пробудил в Квиринале уже раньше высказывавшуюся мысль – отлучить Наполеона. Это имелось в виду уже в 1806 году, но тогда дело не дошло до этого. Консальви наверно долго бы подумал, прежде чем прибегать к столь крайней мере; но Пакка был другого взгляда: молния в руке наместника Христова, по его мнению, в девятнадцатом веке не сделалась ни холоднее, ни слабее, чем какою была в средние века. Поэтому были изготовлены две различных буллы одна на тот случай, если французы захватят правление в свои руки еще прежде удаления папы, а другая для противоположного случая. Ни для кого уже не было тайной, что папа чувствовал себя до крайности стесненным. Прелату, заведовавшему казначейством, он сказал, что он уже «заложил мину, и стоит только взять в руку фитиль, чтобы произвести взрыв»; а другому из своих знакомых заметил: «французы хотят нас принудить заговорить по-латыни. Хорошо, мы сделаем это».
10 июня 1809 года, около полудня, под гром пушек снят был папский герб с замка св. Ангела, и выкинуто трехцветное французское знамя. В то же время по всему городу объявлен был декрет, изданный Наполеоном 18 мая в Шенбрунне. В силу этого императорского декрета церковное государство упразднялось и соединялось с империей, так что владычество папы заканчивалось. Как только об этом узнали в Квиринале, Пакка поспешил к папе, и оба воскликнули: «Consummatum est» (Совершилось!). Папа, однако, сильно колебался, когда вопрос зашел об издании отлучительной буллы. Он заметил, что, вновь перечитав ее, нашел, что она содержит в себе слишком сильные выражения против французского правительства. Пакка на это возразил, что употребленные в ней обороты отнюдь не говорят слишком много, что, напротив, они слитком замедлили с своим протестом против грубых и насильственных действий французов. Эти слова произвели на папу решительное впечатление, он опять подошел к своему письменному столу, наскоро подписал составленный на итальянском языке протест и издал затем приказ – выставить отлучительную буллу на обычных местах, особенно в трех главных церквах Рима. Еще до захода солнца все это было исполнено благочестивыми и самоотверженными людьми, и когда римляне возвращались с вечернего богослужения, то могли читать колоссальный документ, напечатанный огромными буквами, пока не явились французы и не сорвали его.
В этой отлучительной булле папа сначала сообщает о всех тех страданиях, которые пришлось претерпеть доселе церкви и ее служителям; страдания эти сделались столь велики, что о долготерпении не могло быть более речи. «Пусть же поймут все, что, в силу повеления Христа, и они состоят подданными нашего престола и поставлены под наше господство. Ведь и мы также имеем царство, и даже еще лучшее (etiam praestantius); и неразумно было бы утверждать, что плоть должна повиноваться духу, небесное – земному». Поэтому папа находит себя вынужденным извлечь судный меч святой церкви; но он делает это в надежде, что те, которые восстают против него, еще могут образумиться. Затем следует обычная формула отлучения против всех тех, которые позволяют себе прибегать к насильственным действиям против церкви, как и против всех их пособников, и наконец, дается повеление сообщить о таком приговоре «по всем местам и всем народам». –
Но тогдашний ’арест папы в Риме был еще только полумерой, и вскоре последовало со стороны Наполеона повеление – совсем увезти его из Рима. В ночь на 6 июля генерал Миоллис собрал знатное общество Рима на блестящий праздник в палаццо Дориа, и в это самое время около 3 часов пополуночи Ватикан был вдруг оцеплен войсками. Солдаты, находившиеся под командой генерала Радета, не встретили никакого сопротивления, так как папская швейцарская гвардия имела приказание, во избежание кровопролития, держать себя спокойно. Французы своими булавами выбили ворота, и чрез темные коридоры замка добрались до того флигеля, в котором жил папа. Услышав шум в коридорах замка, Пакка послал своего племянника к папе разбудить его. Пий поспешно оделся и вышел в зал аудиенций, где собрались также Пакка, кардинал Деспюик и некоторые другие лица, принадлежавшие к обычной свите папы. Когда двери были сломаны, папа подошел к своему письменному столу, и рядом с ним стали кардиналы. Генерал Радет, явившийся во главе наступающих, смутился при этом зрелище и несколько секунд оставался без движения. Позже он рассказывал, что в этот момент в нем явилось воспоминание о его первом причащении, и оно остановило его. Наконец он собрался с духом, и дрожащим голосом сказал, что имеет неприятное поручение – принудить папу к отречению от светской власти, или, в случае отказа, отвести его к генералу Миоллису. Папа отвечал, что «он не может отказаться от того, что не его собственное; оп только управитель церковного государства». Затем он и Пакка были отведены к воротам Квиринала, где их ожидала карета. Но вместо того, чтобы отвезти их к генералу Миоллису, карета вывезла их за город, и Радет извинялся перед своими узниками в неправде, которую он сказал им. У Народных ворот стояли уже наготове почтовые лошади, и без остановок помчали их во Флоренцию. В этом своем печальном положении папа и его министр невольно улыбнулись, так как, взглянув в свои кошельки, они убедились в своей «апостольской бедности». Папа имел при себе лишь 20 баджеччи, кардинал 15. Шутя, показав генералу Радету, сидевшему в той же карете, свою дорожную кассу, папа сказал ему: «Вот тут вы видите все, что осталось мне от моего владычества». Накка между тем находился в крайней тревоге. Ему невольно думалось, что он был главным виновником такого бедственного положения папы. Но его тревога скоро исчезла, потому что папа, улыбаясь и делая довольный вид, сказал ему: «Кардинал, мы поступили хорошо, уже 20 июля издав отлучительную буллу: потому что сегодня мы не в состоянии были бы сделать это»!
Из Флоренции карета с узниками направилась далее чрез Геную и Турин в Гренобль, и оттуда папа препровожден был в Савону, небольшую крепость, расположенную у Генуезского залива; Пакку же отправили в государственную тюрьму Фенестреллы на савойской границе. Впрочем, папе и ого министру жители различных городов и деревень страны оказывали всевозможные знаки почтения, и французы допускали это, потому что в то время не получено было еще никаких дальнейших приказов от императора. Но в «Монитере» (официальном органе Наполеона) не было ни слова о папе, и из газет парижане не получали ни малейших известий о его судьбе. Там постоянно вала речь о северной и южной Италии, но все, что происходило в Риме, хранилось в глубочайшей тайне. Однако и до Парижа дошли темные слухи об аресте папы, и уверяли даже, что он находится в Гренобле. Наконец, 9 августа 1809 года «Монитер » напечатал письмо из Гренобля от 9 августа, в котором буквально говорилось: «Народ здесь в возбуждении по случаю зверя, который прошел чрез город. Судя по оставленным им следам, можно предполагать, что он принадлежит к виду двуногих гадюк, более крупных, чем какие известны во Франции». Затем следовал подробный рассказ о том пути, каким двигалось это «пресмыкающееся животное», и как оно наконец было низвергнуто в горный поток13.
Так официальный журнал Наполеона позволил себе писать о папе едва спустя пять лет после коронации!
6. Борьба всемогущего императора с пленным папой
Развод Наполеона и новая свадьба. – Вызов кардиналов в Париж. – Нарушенный кардиналами свадебный церемониал. – Решение Наполеона покончить с папством. – Национальный собор в Париже. – Вынужденные у паны уступки и раскаяние папы. – Новый конкордат и отречение от него папы. – Бедственность русского похода и влияние его на Наполеона. – Позволение папе и кардиналам возвратиться в Рим.
Наполеон, пользуясь пленом папы, решил осуществить давно задуманную им мысль развестись со своей супругой Жозефиной. Для оправдания этого поступка он не пренебрегали, никакими уловками, которые со своей стороны всячески старался оправдать его дядя кардинал Феш. В судебном заседании 26 декабря 1809 года кардинал Феш от имени Наполеона заявил, что император никогда но считал этого брака действительным, да и не мог считать его таковым, потому что 1) брак этот не освящен надлежаще церковным обрядом, между тем как сам император желал, чтобы браки в его семействе совершались с церковного благословения; 2) если при одном торжественном случае и пришлось совершить венчание, то оно все-таки состоялось без свидетелей и не имеет силы; 3) мало того, кардиналу Фешу, маршалу Дюроку и другим во время этого самого венчания он заявил, что оно совершается против его воли и он уступил лишь обстоятельствам. – Какое сплетение лицемерия и коварства видим мы в образе действия императора, решившего, во что бы то ни стало отделаться от надоевшей ему супруги! Когда вопрос о разводе был решен, то нужно было найти новую императрицу. Сначала имелась в виду русская великая княжна Ольга; но позже внимание Наполеона остановилось на Марии Луизе, дочери австрийского императора. В свите Наполеона некоторые советовали ему жениться на француженке, которая могла подавать ему надежду на наследника: но он отклонил это предложение, как не соответствующее государственным интересам, так как «он уже неоднократно испытал, какую роль в политических союзах играли всегда связи одной царственной фамилии с другой». Связь с Марией Луизой могла быть самой выгодной в политическом отношении. И этим соображением решен был его выбор.
Между тем, желая покончить с папством. Наполеон, в феврале 1810 года издал сенатское постановление, по которому Рим объявлялся вторым городом империи, и от пап, при вступлении на должность, требовалось, чтобы они давали императору Франции такую же присягу, какую в старину папы давали Карлу Великому. За это папы должны были получать ежегодно по 2,000,000 франков жалованья, и кроме того в местах своего пребывания, именно, в Париже и Риме, особые дворцы. В то же время Наполеон внушал папе, что Иисус Христос пришел «благословлять, а не ниспровергать троны»; и далее обращался к нему с следующим поучением: «Вам довольно дела, если будете заботиться о духовном и о попечении душ. На мне лежит миссия управлять Западом, и сюда вы не должны мешаться! Если бы ваше святейшество занимались только спасением душ, то немецкая церковь не оказалась бы в состоянии такого беспорядка и разложения, как это теперь. Римские папы долго вмешивались в дела, которые их нисколько но касаются, и пренебрегали нуждами церкви. Я признаю вас моим духовным главою; но я ваш император».
Не желая иметь больше дела с папой, но в то же время и не желая лишить церковной торжественности своего нового брака, Наполеон приказал собрать в Париж всех кардиналов, что и было исполнено. Некоторые из них, как Консальви и ди-Пиетро, хотели уклониться от этой чести, но их насильно посадили в возок и отправили в Париж. Но и там они старались держаться в стороне и любезно отклонили пенсию в 30.000 франков, которую Наполеон предложил кардиналам, и которую большинство последних приняли, успокаивая свою совесть различными, не особенно честными истолкованиями слова «пенсия». Консальви крайне нуждался в деньгах, и, однако, ни за что не хотел принять этого денежного подарка, и чтобы найти средства для своего содержания, продал табакерку, которую император подарил ему после заключения конкордата. Собрав, таким образом, кардиналов в Париж, император решил торжественно совершить в их присутствии свое бракосочетание с Марией Луизой. Но когда назначено было утром 2 апреля бракосочетание и для торжественности было поставлено тринадцать кресел для кардиналов, то, к великому негодованию Наполеона, большинство кардиналов не явились, так что для того, чтобы сгладить впечатление, пришлось удалить кресла. Гневу Наполеона не было конца, и он решил сломить гордость этих прелатов. Один офицер получил от императора приказ, немедленно же «выслать тринадцать кардиналов домой». Особенно он своим гневом обрушился на Консальви, которого считал главным виновником этой направленной против него интриги. На следующий день в 8 часов вечера все тринадцать кардиналов получили письменную повестку, чтобы они к 9 часам явились к министру исповеданий, для получения приказов императора. Министр обратился к ним с длинною речью, в заключение которой дал им понять, что 1) их имущество подвергается секвестрации, и они лишаются своих церковных доходов: 2) император не может более терпеть их в сане кардиналов и запрещает им носить далее знаки своего достоинства и 3) император еще сделает дальнейшие постановления касательно их будущего пребывания.
Когда все это происходило, папа Пий VII все еще пребывал узником в Савоне. Туда он прибыл 20 или 21 августа 1809 года. Сначала он жил у мера, но чрез несколько дней под помещение ему отведен был епископский дом. Наполеон распорядился, чтобы ему ежемесячно выдавалось по 100.000 франков. а также давались в распоряжение лошади и кареты. Для слуг его придумана была особая ливрея, и им также положено было ежемесячное жалованье из казны. Но папа отказался от всего этого, и просил своих слуг, чтобы и они также обходились возможно меньшим жалованьем. Он жил чистым аскетом, и несколько овощей и рыбы составляли единственную его пищу. Он совсем не выходил из дома, но ежедневно совершал мессу в своей небольшой домашней церкви; и здесь служитель его часто слышал, как он молился за человека, который раньше был защитником церкви, а теперь ее гонителем. При этом он не оставлял исполнения обязанностей, которые лежали на нем, как на папе, насколько это возможно было при данных обстоятельствах. Иметь при себе секретаря ему не было дозволено, и поэтому должность секретаря у него исполнял служитель. Император зорко следил за всем этим и даже вскрывал всю корреспонденцию папы, выжидая, когда наступит момент для заключения с ним мира. Во Франции возник крайне трудный вопрос. Наполеон именно назначил новых епископов. Но для них необходимо было каноническое утверждение со стороны папы, и можно было предполагать, что при данных обстоятельствах папа откажет в нем. Министр исповеданий посоветовал Наполеону, во избежание этого неприятного столкновения с папой, прямо отправить новоизбранных епископов в свои епархии, хотя это было явным нарушением конкордата. И действительно, некоторые из новых епископов получили приказ немедленно отправиться в свои диоцезы и во всех своих грамотах титуловаться епископами, «не ожидая канонического посвящения». Также он хотел поступить и с высшим епископом Франции, кардиналом Фешом, архиепископом лионским, который носил титул «примата Галлии» и с 1808 года управлял и архиепископией парижской. Когда кардинал заколебался в этом отношении и высказался в том смысле, что он но может занять парижской архиепископии, не получив утверждения папы, то император до крайности разсердился и решил даже предоставить эту архиепископию другому кардиналу, Мори. Император хотел, во что бы то ни стало, смирить папу, и решил совершенно лишить его всякой возможности сообщаться с внешним миром. Ночью в начале января 1811 года в помещение папы внезапно вошел префект савонский и произвел у него домашний обыск. Все комоды у него были раскрыты, развернуты были даже все одежды папы, как и его служителя, чтобы исследовать, не спрятано ли что-нибудь в них. Затем такой же обыск произведен был и у секретаря папы. У него отняли перо и чернила, а также и все книги, даже бревиарий и служебник. Все это было отправлено в Геную, где французские полицейские чиновники произвели тщательный осмотр всего. Папе позволено было читать лишь «Монитер», – совсем неприятную для него газету, так как там он мог читать лишь о выходках императора против церкви. Самые близкие его служители, и между прочим его престарелый цирюльник, были отправлены в Фенестреллы, и при этом отобраны были даже те золотые вещи, которые были поднесены папе некоторыми благочестивыми католиками. На содержание его с этого времени отпускалось всего лишь от 1.200 до 1.500 франков ежемесячно, и кареты, которые предоставлялись ему в распоряжение, были отправлены в Турин. Даже рыбачий перстень (annulus piscatorius, золотая папская печать) был отобран у него, чтобы он не мог пользоваться им для запечатывания бумаг. Император потребовал этот перстень к себе, и получил его, но сломанным (как он обыкновенно ломается при смерти всякого папы).
Желая оправдать свои действия, Наполеон приказал издать несколько сочинений, составленных во враждебном папству духе. Одно из них вышло под заглавием: «Опыт о светской власти пап, о злоупотреблениях, которые они делали из своего служения, и о войнах, которые они объявляли государям, особенно тем, которые имели господство в Италии». Императорскому библиотекарю Барбье уже с января 1810 года поручено было собрать примеры, доказывающие, что папы подвергались запрещению или даже низложению со стороны императоров. В свою триумфальную колесницу император велел впречь даже богословскую науку, чтобы только сломить ненавистное ему папство. Наполеон был тогда твердо убежден, что все «поповство"(la prêtraille) в заговоре против него и он метался направо и налево. Служители церкви один за другим были «устраняемы», от кардинала до простых деревенских священников, и даже женщины, которые были известны своим благочестием и церковною настроенностью, были заключаемы в государственную тюрьму. Но доселе церковной политике императора все еще недоставало необходимого ореола законности. Такой ореол он решил придать ей чрез созвание французского национального церковного собора.
Уже в 1809 году Наполеон созывал богословскую комиссию и предлагал ей различные вопросы, касавшиеся частью всего вообще христианства, частью церкви во Франции, и между прочим – вопроса о созыве собора. Единственным мужественным человеком в этой комиссии оказался аббат Эмери. При общей запуганности и раболепном ничтожестве он один отстаивал права папского престола и вступил в спор с самим Наполеоном. На аудиенции у императора 16 марта 1811 года он с большою смелостью напомнил императору, что даже в императорском катихизисе написано: «Папа есть видимый глава церкви», во введении к галликанским положениям от 1682 года прямо говорится, что примат св. Петра предписывается Самим Христом, и что христиане должны оказывать повиновение папе. Мужество аббата видимо произвело впечатление на императора, который не разгневался на него. Он вступил с аббатом в рассуждение и заметил, между прочим, что не оспаривает духовного главенства и авторитета папы, насколько последний имеет его от Христа. «Но ведь, – сказал он, – не Христос дал ему светскую власть. Это сделал Карл Великий. Я преемник Карла Великаго, и опять отнимаю ее у папы, потому что он не умеет пользоваться ею и потому что она только мешает ему исполнять свое духовное и церковное служение». Когда аббат сослался на Боссюета, который прямо заявляет, что папа должен пользоваться полною свободою, чтобы иметь возможность осуществлять свое церковное полномочие, то Наполеон обратил его внимание на то, что теперь другие времена. Во времена Боссюета Европа имела многих властелинов: теперь она имеет одного, и если все другие государи преклоняются пред этим одним, то почему и папа не должен сделать того же? Аббат, однако, не сдавался, а ответил ему так, что император замолчал. Все придворные до крайности удивлялись такому мужеству, и некоторые из епископов были достаточно бесхарактерны и бестактны, что стали даже извиняться перед императором за смелость аббата; но Наполеон заметил, что Эмери говорил как человек понимающий. Когда чрез несколько дней после того кардинал Феш вздумал изложить пред своим царственным племянником некоторые богословские соображения, то получил резкий ответ: «Да молчите же вы! Вы невежа. Где учились вы богословию? Я должен поговорить об этом с г. Эмери: он понимает тут кое-что». К несчастью для французской церкви, дни аббата Эмери были исчислены. Бедствия церкви подорвали в нем жизненные силы, и когда он услышал, что император серьезно думает привести в исполнение свой план о соборе, то у него разорвалось сердце, и он умер 28 апреля 1811 года.
«Чтобы предупредить состояние, которое в одинаковой степени противоречит религии, началам галликанской церкви и интересам государства, – так говорилось в приглашении к церковному собору, – император решил созвать всех епископов Франции и Италии на синод в соборе Богоматери 9 июня сего года». Когда уже издано было это приглашение, он отправил трех из своих верных епископов в Савону, чтобы завязать новые переговоры с папой, в надежде, что имеющийся в виду собор устрашит его. Наполеон предлагал ему на выбор: или пребывание в Риме, в случае если он принесет ту же самую присягу, какую приносили французские епископы вследствие конкордата, или пребывание в Авиньоне, в случае если он признает четыре галликанских положения. 9 мая 1811 года епископы прибыли в Савону, и на следующий день были приняты Пием. В переговорах, которые они вели между собою, папа обнаружил большую твердость, но и не меньшую предупредительность. Он ничего не хотел делать против декларации от 1682 года; но не хотел также отменять и той буллы отлучения, которую произнес над нею Александр VIII накануне своей смерти. Касательно канонического утверждения французских епископов он также, быть может, не прочь был пойти на соглашение, если бы только правительство не стало принимать столь жестоких мер против церкви. Епископы ничего не могли добиться от него; но тогда префект опять взял это дело в свои руки. Он прибегал то к угрозам, то к увещаниям, и даже прилагал все средства (говорят, даже медицинские), чтобы сломить упорство старика. Продолжительное напряжение привело Пия в лихорадочное состояние: он не мог спать по ночам и был до крайности бледен. Доведенный до крайнего измождения, он уступил и согласился – в течение ближайших шести месяцев дать каноническое утверждение назначенным от императора епископам, причем если по прошествии этого времени он, по каким-либо основаниям, не исполнит своего обещания, то право совершить каноническое посвящение предоставлял митрополиту или старейшему епископу церковной провинции. В содержащем это согласие документе было прибавлено, что означенные уступки сделаны в той надежде, что папский престол скоро опять получит свою свободу и независимость. Документ этот, однако, не был подписан, потому что не должен был иметь значение трактата, а только простого выражения папской воли. Добившись от папы этих уступок, епископы тотчас уехали; но едва они оставили Савону, как папа раскаялся в своей уступчивости. Он хотел воротить епископов и исправить те пункты, по которым состоялось соглашение. Но было уже поздно. Когда ему сказали об этом, то он впал в граничащее с помешательством состояние.