К тому же Макс, хоть и дурак, умел как-то незаметно делать жизнь самую капельку лучше.
За это, наверное, она и полюбила его когда-то.
Маргарета служила в Монта-Чентанни с самого начала войны. Тогда в наездники гребли всех без разбору: мужчин всё больше в дивизионы, женщин — как повезёт. Маргарета тоже пробовалась, но за весь месяц учений она, как ни старалась, так и не смогла научиться попадать в мишень хотя бы два раза из трёх, пусть даже и в самый край. К военной службе её признали непригодной, врач нехотя написал в личном деле «тремор неясного происхождения», и Маргарета отправилась в Монта-Чентанни, водить драконов.
Это была не такая плохая жизнь. В ней было небо, много, много неба, и это искупало почти всё из того, чего в жизни теперь не было. Маргарета была нелюдимая, мрачноватая девчонка, не слишком вписалась в команду, проводила выходные за книжкой или литературной газетой…
А потом появился Макс. Она ничего такого не искала, ни к чему не стремилась, и все мужчины до этого отступали, встретив недружелюбный взгляд исподлобья. Макс вовсе как будто не заметил никакого сопротивления.
В общем, Макс просто случился.
Он был большой, громкий, весёлый. Рассказывал забавные байки, таскал на какие-то сходки, вёл долгие, душевные разговоры. С ним хорошо было болтать, и молчать тоже хорошо, и всё остальное… ну, всё остальное тоже.
Как пустая интрижка выросла во что-то большее? Этого Маргарета не знала, но как-то ведь получилось. Макс занял собой всё пространство, поселился в сердце, пробрался под кожу. Он сказал ей:
— Я люблю тебя.
Серьёзно сказал, глядя в глаза, без тени улыбки. Не в постели и не перед вылетом, из которого можно не вернуться. Просто так.
Сказал — и она поверила.
— Я люблю тебя, — сказала Маргарета.
Потом она писала эти слова в письмах, несколько десятков раз. И почти каждую ночь повторяла в молитве, когда просила Господа сохранить его и помочь ему вернуться.
А затем, в лазарете…
Там она поняла, что ничего не вернётся. Даже если Макс и вправду приедет, — хотя она будет дурочкой, если станет на это надеяться, — ничего нельзя уже вернуть. Они стали двумя чужаками, у каждого за спиной свои тени, и он герой, а она…
Ничего не вернётся. Никогда ничего не возвращается. Мы всегда уезжаем навсегда, не так ли?
А теперь он здесь. Нелепое, странное совпадение. Она могла бы работать — на любой другой из сотен разбросанных по столпу станций; он мог бы упасть — в любом другом лесу.
Но он здесь. Что это, если не господне чудо? Он другой, конечно, и теней за ним… достаточно. И вместе с тем он всё тот же болезненно знакомый Макс, которого ей нравилось раньше доводить до бешенства, потому что тогда он так вжимал её в стену, что оставалось только сделать неприступное лицо и растечься розовой лужицей.
Вот и сейчас он…
Скрипнул кран, и град в душе сменился одинокими каплями. Кажется, Макс отфыркивался. Шуршал чем-то, пару раз треснулся, — Маргарета могла сказать даже, где именно, потому что сама не сразу привыкла к непонятному выступу в стене и билась об него бесчисленное количество раз.