Маргарета обняла его покрепче, уткнулась носом в плечо.
— Никто не возвращается, — тихо сказал Макс. — Кто заглянул в лицо войне, тот… мы все останемся там.
— Ты не стреляйся только, — попросила Маргарета. — Оно отпускает, ты знаешь?
— Отпускает?
Она смутилась:
— Так говорят.
По правде, Макс совсем не выглядел человеком, который станет стреляться. Маргарета видела таких, с пустыми, мёртвыми глазами. А Макс ведь был — живой?
А что не возвращается… ну и пусть, мало ли в мире других прекрасных мест?
— Можешь поехать в Аль-Ингроссо. Там виноградники, оттуда какие-то мускаты хорошие, папе дарили после защиты.
— Не могу, — вдруг сказал Макс и странно, виновато улыбнулся.
— Почему?
— Я должен летать.
— Макс, — Маргарета нахмурилась, — эта чернота… и ты…
— Я должен летать, — повторил Макс. — Врачи там… разберутся. Я же герой, ты не забыла? Я должен летать.
— Всё закончилось. Война закончилась. Ты уволиться можешь, у тебя и пенсия должна быть, у тебя дом есть.
Макс промолчал, только натянул повыше одеяло и подоткнул его у Маргареты за спиной. Они лежали в обнимку, её голова у него на руке, вместо матраца — два сложенных одеяла, зато подушек сразу три, тяжёлых, свалявшихся в камень и пропахших влажностью.
Она провела по плечу, — палец Маргареты казался светлым на фоне его кожи. Как Макс умудряется быть таким загорелым, если проводит дни то в седле, то у насестов? Он что — принимает солнечные ванны по расписанию?
Маргарета усмехнулась и зашагала руками, как лапами эдакого странного животного с длинным хоботом-пальцем. Поднырнула под одеяло, боднула руку, лежащую у него на груди. Бодро потопталась по голому животу.
Пощекотала бок.
Макс не боялся щекотки, но всегда смешно от неё морщил нос. Вот и сейчас закатил глаза, потёр пальцами переносицу.