– В здравии и болезни.
– В здравии и болезни.
– Обещаю любить и уважать тебя.
– Обещаю любить и уважать тебя, – голос стал бесконечно нежным.
– Пока смерть не разлучит нас.
– Пока смерть не разлучит нас, – повторили губы жениха. Все понимали, что сердце его при этом говорило: «Сейчас и вовеки веков».
– По Божьему установлению.
– По Божьему установлению.
– Я вручаю тебе свою верность.
– Я вручаю тебе свою верность.
В комнате зашевелились. В одном углу седоволосая дама смахнула слезы с глаз и подтянула повыше пушистую белую шаль. Снова зазвучал голос священника.
– Я, Билли, беру тебя, Бертрам.
– Я, Билли, беру тебя, Бертрам.
На этот раз повторял слова женский голос, тихий и нежный, но очень ясный и звенящий радостной уверенностью. Одна за другой звучали всем знакомые, но такие трогательные фразы службы, которая вручает одному мужчине и одной женщине будущее счастье.
Свадьба состоялась в полдень. Вечером миссис Кейт Хартвелл, сестра жениха, написала такое письмо:
«
Мой дорогой супруг. Все миновало, и они обвенчаны. Я ничего не смогла сделать, чтобы это предотвратить. Впрочем, они не стали даже слушать меня, хотя прекрасно знали, как я спешила с Запада, чтобы поговорить с ними – меня ведь предупредили всего за два часа!
Но чего мы могли ожидать? С незапамятных времен влюбленные не отличаются разумностью, а уж если они столь безответственны, как Билли и Бертрам!..
А эта свадьба! Я ничего не смогла изменить, хотя очень старалась. Они провели венчание в гостиной Билли около полудня. Гостиную освещало только солнце. Не было ни подружек невесты, ни шафера, ни свадебного торта, ни фаты, ни подарков (кроме подарков от семьи и от этого жуткого китайского повара братца Уильяма, Дин-Дона, или как его зовут. Он ворвался в комнату перед самой церемонией и преподнес Билли жуткого идола из зеленого камня, который, по его утверждению, принесет «много-много стястья», если она получит его перед тем, как выйдет замуж. Я бы не стала держать эту отвратительную вещицу на виду, но Уильям утверждает, что это настоящий нефрит и статуэтка очень ценна. Разумеется, Билли с ума сошла от радости (или, по крайней мере, сделала вид). Не было никакого приданого и не устраивали никакого приема. Вообще ничего не было, кроме жениха. Билли, правда, говорит, что ей больше ничего и не нужно, и по этим словам ты можешь понять, насколько безрассудна она в любви. И это несмотря на много недель разрыва помолвки, когда я полагала, что сумела воззвать к ее здравому смыслу. А потом я получила от Бертрама эту дикую записку с сообщением, что они женятся сегодня.
Никакого удовлетворительного объяснения происходящему я не получила. Стоял жуткий шум, и эти двое странных детей так боялись разлучиться хотя бы на одно мгновение, что разумный разговор был совершенно невозможен. Когда Билли разорвала помолвку прошлой весной, никто из нас не понял, почему она это сделала, и точно так же никто не понимает, почему она ее… м-м-м… возобновила. Насколько я сумела понять, она вообразила, что он ее не любит, а он – что не любит она. Вероятно, все здорово запутали девушка, портрет которой Бертрам писал в этот момент, и юноша, который иногда пел с Билли, – некий мистер Аркрайт.