– Я спрошу Пита, – нахмурился Бертрам.
В столовой никого не оказалось, хотя стол был очень мило сервирован и на каждой тарелке лежала половинка грейпфрута. А вот в кухне Бертрам обнаружил кучу посуды, запах подгоревшей еды, нагромождение кастрюль и сковородок, испуганного кота, который смотрел на него из-под заваленной чем-то плиты, и раскрасневшуюся растрепанную молодую женщину в голубом чепчике и фартуке с рюшами, в которой он опознал свою жену.
– Господи, Билли!
Билли, которая боролась с чем-то в раковине, резко оглянулась.
– Бертрам Хеншоу! – сказала она, тяжело дыша. – Я считала, что ты великолепен, потому что умеешь писать картины. Я даже порой считала, что я великолепна, потому что могу писать песни. Больше я так не думаю. Знаешь, кто великолепен по-настоящему? Элиза, Роза и все остальные женщины, которые могут приготовить еду – вовремя и съедобную.
– Господи, Билли! – повторил Бертрам, цепляясь за дверь. – Что здесь происходит, ради всего святого?
– Я готовлю обед, – заявила Билли. – Ты не видишь разве?
– А как же Пит, Элиза?
– Они больны. То есть он болен, и я сказала, что мы справимся. Я буду дубом. Но откуда мне было знать, что в доме есть только то, что надо варить много часов? И еще картошка. Откуда мне было знать, что она-то готовится очень быстро, а потом вся размокает в воде? И что все остальное прилипнет и пригорит и что я использую всю посуду в доме?
– Билли! – в третий раз повторил Бертрам. А потом, будучи женатым всего шесть месяцев, а не шесть лет, он совершил страшную ошибку – попытался поспорить с женщиной, которая уже была готова взорваться. – Милая, но это же глупо. Почему ты не позвонила? Почему никого не позвала?
Билли, как разъяренная маленькая тигрица, вернулась к раковине.
– Бертрам Хеншоу! – мрачно сказала она. – Если ты не пойдешь наверх и не будешь развлекать своего гостя, я закричу. Поди прочь! Я поднимусь, когда смогу.
И Бертрам ушел.
Довольно быстро Билли тоже вышла поприветствовать гостя. Она не была ни величественной и впечатляющей в роскошном синем бархате, отделанном горностаем, ни уютной и домашней в золотистом крепдешине. Она была просто самой собой в хорошеньком домашнем платьице из голубого хлопка. Фартук и чепчик она сняла, но на левой щеке остался след от муки, а на лбу – пятно сажи. К тому же она порезала палец на правой руке и обожгла левую. Но она была Билли. И, будучи Билли, она широко улыбнулась и протянула руку – и даже не вздрогнула, когда Калдервелл задел порез на пальце.
– Очень рада вас видеть, – сказала она. – Простите, что не вышла раньше. Бертрам, должно быть, сказал вам, что я сегодня играю в хозяюшку. Впрочем, обед готов. Пойдемте же вниз, – улыбнулась она и взяла гостя под руку.
Бертрам, памятуя переполох в кухне, застыл в изумлении. Впрочем, как уже упоминалось, он был женат всего шесть месяцев, а не шесть лет.
Итак, что же собиралась подать Билли в качестве простого обеда: грейпфруты с вишнями, суп из устриц, вареного палтуса с яичным соусом, запеканку с курицей, кабачки, лук, картошку, пирог с персиками, салат с заправкой и какой-нибудь еще пирог или пудинг. Что она подала в результате: грейпфрут (без вишен), холодную баранину, картошку (разварившуюся в лохмотья), помидоры (консервированные и слегка подгоревшие), кукурузу (консервированную и сильно подгоревшую), салат (без заправки) и на десерт компот из персиков и кекс (засохший). Такой у Билли получился обед.
Грейпфруты все съели. Холодная баранина тоже была встречена с одобрением, особенно после того, как были поданы и попробованы картошка, кукуруза и помидоры. Несмотря на все это, внешне Билли представляла собой воплощение веселья.
Внутри она кипела от гнева и замирала от ужаса. И именно поэтому она постоянно смеялась, отпускала остроумные замечания и болтала с Калдервеллом, своим гостем. Гостем, который, по ее изначальному плану, должен был понять, как счастливы они с Бертрамом, какой хорошей женой она стала и как доволен Бертрам своим домом.
Уильям, поглощая обед – только очень голодный человек мог есть эту еду, – смотрел на Билли, тревожно нахмурившись.