В столицу он засобирался после двухчасовой кухонной исповеди, в которой бедняга припомнил обо всех обидах, начиная с детства, и даже о сломанной старшим братом деревянной коняшке. На этой-то коняшке я и осознала, что без волшебной настойки с бренди нам, должно быть, расстроенного гостя из дома не выставить. Вдруг пойдет топиться в энтильском промерзшем до дна озере и заболеет?
– Леди Торн, может, вы и для своего супруга передадите этого замечательного средства? – с шальной улыбкой промямлил он. – Во имя всех его служащих, которых он может отправить в отставку. Останется ведь один как сыч. Нет! Как хвостатая белка.
– Полагаю, у моего мужа нервы покрепче ваших, – отозвалась я. – В отличие от вас он настойку не заслужил.
– Тереза! – воскликнул Вилсон, заставив меня на всякий случай отступить на шаг. – Кстати, можно называть вас Терезой?
– Не стесняйтесь, – дала я отмашку на панибратство.
– Вы большой души человек. Знаете, как сказать доброе слово, – принялся расхваливать меня секретарь, а потом заявил: – Я буду вам писать! Не надо давать адрес своей почтовой шкатулки, за эти месяцы я выучил его наизусть.
Помоги мне святые заступники…
– И вы тоже мне пишите, Тереза! Ах! Вы же не знаете куда!
Вилсон залез в портфель, вытащил оттуда смятый лист и грифельный карандаш. Балансируя на одной ноге, он уложил под этот портфель согнутое колено и что-то размашисто накарябал.
– Держите адрес.
Я забрала листик, исключительно чтобы будущий друг по переписке вышел на свежий воздух. Божественная настойка его достаточно успокоила, чтобы плебейский бренди начал в тепле развозить.
– В любое время пишите! Слышите? В любое! – яростно потребовал секретарь и, пожелав нам всем самых добрых дней, наконец удалился.
Мы с Клементиной припали к окну и с замиранием сердца проследили, как, высоко поднимая колени и размахивая портфелем, по сугробам он пробирается к карете.
– Думаешь, упадет? – вдруг спросила Клементина.
Вилсон кувыркнулся вперед и уткнулся носом в снег.
– Упал, – прокомментировала она. – Хороший парень.
– Неустойчивый только.
– Будь моя неблагодарная сестрица здесь, поженили бы, – заключила со вздохом тетушка.
Остаток дня я убила на рассылку прошений во все конторы столицы, по неосторожности давшие объявления в «Вестник».
Ближе к ночи, когда мы уже разошлись по комнатам, дом вздрогнул от истошного кряканья. На секунду я решила, что силой медвежьего храпа Рендел снес звуконепроницаемую дверь в своей спальне, когда-то переделанной из кабинета, но хриплый тревожный сигнал повторился. На знакомый храп он не походил.