Войдя в сад, я обнаружил, что все осталось таким, каким было при мне; неизменившийся облик вещей рассеял мою тревогу. Вот аллеи, по которым я так часто гулял вместе с Бианкой, слушая песнь соловья; вот деревья, под сенью которых мы так часто сидели в полуденный зной; вот цветы, которые она так обожала. Она, по-видимому, и сейчас продолжает за ними ухаживать. Все дышало Бианкой, все говорило о Бианке; с каждым шагом в моей груди распускались надежда и радость. Я проходил мимо беседки, в которой мы так часто вместе читали; на скамье лежали перчатка и книга – это была перчатка Бианки, это был томик Метастазио, подаренный мною. Перчатка лежала на моем любимом отрывке. Я с восторгом прижал ее к сердцу. «Все благополучно! – воскликнул я, – она меня любит, она моя!»
Я легко побежал вверх по дорожке, по которой так медленно, пошатываясь, брел при отъезде. Я увидел ее любимый павильон, тот самый, который был свидетелем нашего расставания. Окно было открыто, и виноградная лоза, которую она тогда отвела в сторону, чтобы, плача, послать мне прощальный привет, по-прежнему свисала над ним. О, как радостно я отмечал различие в моем тогдашнем и теперешнем положении! Поровнявшись с павильоном, я услышал женский голос; он прозвучал во мне, как призыв к моему сердцу; здесь не могло быть ошибки. Прежде чем я успел уловить свою мысль, я почувствовал всем существом, что он принадлежит Бианке.
Я остановился, я не мог совладать с охватившим меня волнением. Я боялся так неожиданно предстать перед нею. Я бесшумно поднялся по лестнице павильона. Дверь была отперта. За столом я увидел Бианку; она сидела спиною ко мне; она напевала милую грустную песенку и рисовала. С первого взгляда я увидел, что она копирует один из моих рисунков. Я смотрел на нее в сладостном смятении чувств. Она перестала петь, потом я услышал тяжелый вздох, почти всхлипывание. Я не мог дольше сдерживаться. «Бианка!» – воскликнул я, задыхаясь. Она замерла, откинула назад локоны, закрывавшие ей лицо, устремила на меня испуганный взгляд, пронзительно закричала и упала бы на землю, если бы я не успел ее поддержать.
«Бианка, моя любимая Бианка!» – воскликнул я, прижимая ее к груди. Мой голос прерывался, я захлебывался от приступов безудержной радости. Она лежала у меня на руках без чувств, без движения. Встревоженный последствиями своей неосторожности, я не знал, что предпринять. Я старался привести ее в чувство потоком ласковых слов. Она медленно приходила в себя; полуоткрыв глаза, она, наконец, прошептала: «Где я?» – «Здесь, – ответил я, сжимая ее в объятиях, – здесь, рядом с сердцем, которое тебя обожает, в объятиях твоего преданного тебе Оттавио!» – «О нет, нет, нет! – вскричала она, внезапно приходя в чувство и объятая ужасом, – прочь, прочь! Оставьте меня! Оставьте!»
Вырвавшись из моих объятий, она забилась в угол павильона и закрыла руками глаза; казалось, будто видеть меня ей было невыносимо. Я был поражен, точно громом. Я не верил себе самому. Смущенный, дрожащий, я подошел к ней. Я хотел взять ее руку, но мое прикосновение заставило ее с ужасом отшатнуться.
«Во имя бога, Бианка! – воскликнул я, – что это значит? Так вот как встречают меня после длительного отсутствия, так вот как ты меня любишь!»
При упоминании о любви она задрожала. Она обратила ко мне свое искаженное, измученное лицо: «Ни слова больше! Ни слова об этом! Я вышла замуж!»
Я пошатнулся, как если бы был поражен смертельным ударом. У меня закружилась голова, болезненно сжалось сердце. Чтобы не упасть, я схватился за оконную раму. На минуту-две вокруг меня воцарился хаос. Придя в себя, я увидел, что Бианка, уткнувшись в подушки и судорожно рыдая, лежит на софе. Возмущение ее предательством на мгновение заглушило во мне все прочие чувства.
– Неверная, клятвопреступница! – кричал я, шагая в исступлении по комнате. Но еще один взгляд на это прелестное нежное существо, которое так страдало, – и от моего гнева ничего не осталось. Досада и гнев были несовместимы с тем ее образом, который я столько времени вынашивал в своем сердце.
– О Бианка! – воскликнул я, – разве я мог предположить нечто подобное? Разве я подозревал, что буду тобою обманут?
Она подняла лицо – оно было мокро от слез и взволновано терзавшими ее чувствами – и бросила на меня умоляющий взгляд. «Обманут? Но ведь мне сказали, что ты умер!»
– Как, – спросил я, – как, несмотря на нашу непрерывную переписку?
Она бросила на меня недоумевающий взгляд. «Переписку! Какую переписку?»
– Разве ты не получала моих писем, разве не отвечала на них?
Она стиснула руки, и в ее жесте чувствовалась торжественность и горячность. «Клянусь тебе спасением души – никогда».
Ужасное подозрение озарило мой мозг. «Кто известил тебя о том, что я умер?»
– Мне сообщили, что корабль, на котором ты отплыл в Неаполь, погиб в море.
– Но кто же, кто сообщил тебе это известие?
Несколько мгновений она молчала, потом, задрожав всем телом, ответила: «Филиппо».
– Да падет на него проклятие неба! – вскричал я, подымая вверх сжатые кулаки.