– Оксюшка, чего горевать? Бог дал, Бог взял. Ты и в руках ребеночка не держала. А мне каково пришлось – пятерых дочек схоронила.
– Зато три сына у тебя осталось. Грех жаловаться.
– Ироды сыночки мои, ни дня покоя. И у тебя будут, не разводи сырость.
Ловкая, сноровистая, Фёкла всю жизнь прожила в нищете: муж ее Макар не стенкой был прочной, а сгнившей изгородью. К Аксинье и Григорию питала Феклуша особую благодарность за среднего своего сына и, казалось, взялась опекать молодую жену кузнеца.
Аксинье жизнь приготовила новое испытание. На Рождество все собрались за столом у Вороновых: и Аксинья с Гришей, и Ульяна с Зайцем. Пополневшая, покрывшаяся пятнами темной ржавчины, Рыжик с гордостью несла живот. Будто нарочно, она сияла улыбкой, тетешкалась с Тошкой и объявила, что, если дочка родится, назовет Анной, сына – Василием.
– Вы же мне как родители, – нежно говорила она.
Родители Аксиньи растроганно улыбались, Анна утирала навернувшуюся слезу, жалостливо скашивала глаза на смурную дочь. Не смогла Аксинья долго просидеть за родительским столом, засобиралась домой. В своей избе ей было спокойнее – не надо было ловить на себе сочувствующие взгляды, смотреть на пышущую здоровьем подругу.
– Будто дразнит она меня… Мстит за что-то. Но чиста я перед ней. Все у нее сложилось, – не сдержала мыслей Аксинья.
– Брось ты, довольная она, ладом жизнь идет, – проронил Григорий. – Сияет вся, ребенка ждет. Надумываешь себе.
– А у нас, значит, не ладно, – вскипела Аксинья. Муж ее успокаивал, но в тот вечер она поняла – в их семье завелась червоточина, которая будет разъедать и разъедать, а когда-нибудь аукнется чем-то серьезным и страшным.
Ульяна родила девчушку в марте 1603 года. Аксинья отговорилась недомоганием и подруге помогать не пошла. Принимали роды Анна с соседками. Нюрка, румяная и толстощекая, довольно попискивала в колыбели. Аксинья пришла проведать подругу, поглядеть на младенца, но не поддалась на уговоры Ульянки, отказалась назваться крестной матерью девочки. Ею с радостью согласилась стать Анна.
Аксинья избегала старую подругу. Чувствовала, что неправильно это, нехорошо… Но пересилить себя не могла.
1603 год стал страшным испытанием не только для Аксиньи, но и для всей Московии. Весна выдалась холодная, как никогда, сеяли под снег. Дождь лил не переставая, губил посевы в Смоленщине, в Белгороде, Воронеже, Чернигове – по всей России выдался страшный неурожай. Хлеба сгнивали на корню, и убирать было нечего. Скотина ходила голодная, с обвисшими боками, к зиме крестьяне подъели запасы, и начался голод. Такого горя Русь не знала давно, привыкнув к сытной жизни – хлеба, каши и пареной репы у крестьян и горожан всегда было вдоволь. К концу года тысячи умерших от голода отправлялись на кладбища.
В Соли Камской передавали слухи, что всех кошек-собак уже по городам съели, матери стали есть младенцев, что всяк человек, упавший без дыханья в Москве, Туле, Коломне, рискует быть съеденным. Толпы крестьян шли в Москву, иные города, чтобы умереть там. Человеческое мясо, мелко нарубленное, запеченное в пирогах, продавалось на рынках. Люди, подобно скоту, жрали траву, сено, некоторые ели навоз, испражнения. Да так и помирали, недолго валялись на улицах, растащенные голодными.
Пошли по всей земли шепотки, что наказание это за неправедность царя Бориса – царя чужого, Ирода, погубившего младенца Дмитрия[55], и бояр Романовых. Говорили, что пока Борис будет на троне московском, не оставят напасти землю русскую, как казни египетские, они будут опустошать ее, пока не останется сто самых праведных людей. И выживут они, и построят новое царство, справедливое. Всякое говорили люди в великом страхе, ибо ничего не может быть ужаснее голодной смерти.
И Пермь с Уралом затянула потуже пояса. По велению Годунова подводы с зерном шли в столицу. Они увязали на раскисших дорогах, их грабили лихие люди, коих развелось великое множество. Бояре и дворяне не могли прокормить дворовых, отпускали их восвояси, а те разбойничали, бесчинствовали, резали людей.
Царь-голод помиловал земли перед Камень-горами. Не была богата урожаями пшеницы земля их, но рожь-ячмень исправно родились на глинистых почвах, леса и реки были полны зверя и рыбы. И еловчане каждый день возносили благодарственные молитвы Богу, уберегшему их от великой беды.
Любимый Тошка прибегал, болтал, пряча под лавку грязные ноги, и никогда не уходил без гостинца.
– А вот цыпки, смотри, какие! – показывал он запаршивленные пятки Аксинье. Та мазала их простоквашей, наматывала тряпицу, но сорванец не мог усидеть долго на одном месте, стаскивал тряпки и убегал, оставляя на половицах белые следы. Про сестренку он, занятый своими мальчишескими делами, не рассказывал, а Аксинья и рада была – как нож в сердце ей было любое слово об Ульяниной дочке. Чуткая Анна, заметив это, совсем перестала говорить о быстро растущей крестнице – берегла дочь.
Мартовским утром 1604 года Ульяна нежданно выросла на пороге избы, притащила с собой девчушку, замотанную в тулуп. Стащив теплую одежку, она оставила рыжеволосую дочку в одной рубашке.
ebooksa