Обмануть судьбу

– Кто это ночью шарахается? – Фиса вышла на скрипучее крылечко. – Аксинья?!

– Я. Помоги, Анфиса.

– Отец скоро проснется, орать начнет. Ты же знаешь его, опять залился… Аксинья, иди домой.

– Не могу я. Пожалуйста. Помоги.

– Хорошо, подруга. Что надо тебе?

– Полураздетая, босая я. Дай что-нибудь, – Оксюша потрясла грязной ногой.

– Ты куда собралась? Что случилось-то?

– В клеть меня родители посадили. За Микитку замуж выдать хотят.

Подруга вытащила худые поршни[38], давно отслужившие свой срок. Аксинья просунула в них ноги, через дырки виднелись пальцы.

– Других нет. Бери мой платок, – Анфиса протянула темный плат, связанный из колючей шерсти.

– Спасибо тебе. Спасибо. Я отплачу за добро. – Аксинья порывисто обняла подругу.

– Я пойду. Удачи тебе.

Анфиса не отговаривала, не звала Аксинью безрассудной и бесчестной, не ободряла. И от этого было только легче. Как всегда, спокойная и рассудительная, Фиса будто поделилась с подругой своим умиротворением.

Не зря Аксинья сделал крюк к избе Ермолая. Вновь прошла она мимо Ульянкиного дома, родной избы… Тихо, никто не хватился беглянки. От сердца отлегло.

Освободившись от пелены туч, выползли звезды. Еловая безмолвно спала, отдыхая от дневных трудов. Замолкли брехливые псы. Утихомирилась сладкоголосая пичуга. Слышался тихий плеск Усолки. Колыхались молодые листья березы и рябины, смакуя капли пролившегося дождя.

Поршни сползали с ног, в них быстро набралась вода, скукоживая кожу на пальцах. Платок колол и грел Аксинью, покусывал ее плечи, напоминал об Анфисе.

Вот она миновала большой, добротный дом Ивана и Маланьи. Позади остались избы Якова Петуха, старосты Гермогена, Агашиной матери Авдотьи, Макара… Почему же изба Григория так далеко?

Дорога казалась Аксинье бесконечной. Грязь чавкала под ногами. Цепной пес старосты затявкал, услышав шаги. Она шла и медленно бормотала:

– Святой Божий угодник, великий Николай Чудотворец! Взываю к тебе, заступнику угнетенных, защитнику слабых.

– Гриша! Григорий! – ноги Аксиньи подкашивались. Будто не по родной улице прошла, а десять верст отмахала. Дверь не скрипнула, мягко открылась. В избе царила мгла.