Кузнец поставил Аксинью на земле и оглянулся на крик.
– Отец! – Девушка сползла бы на землю, если б Григорий не придержал ее.
– Что? Думала, не увидим? – Отец резво соскочил с телеги, будто два десятка лет сбросила его бездонная ярость. Крепко спавшего Василия настигла похмельная жажда – слишком часто он прикладывался к винной чарке. Продрал глаза и увидал, что дверь в куть открыта, что сбежала овечка из загона.
– Василий, – Анна слезла с телеги, подбежала к мужу, – ты не кричи.
– Помолчи, баба. – Василий сжимал в руках кнут и приближался к беглецам. – Ничего для тебя, дочь, воля моя не значит. Паскудница. – Внезапно он вскинул руку, и хлыст взвился в воздухе, зацепив своим жестким концом щеку Аксиньи и плечо кузнеца.
– Спрячься за меня. – Григорий закрыл собой остолбеневшую невесту. – Зачем так? Мы венчаться будем. Ничего ты с нами не сделаешь. – Он сжал кулаки.
– Василий, прав ты. Обычай на твоей стороне. Но закон Божий не запрещает мне их венчать, – вступил в разговор священник, с удовольствием наблюдавший за ссорой.
– Что ж это за закон Божий? Басурманину разрешено с дочерью моей венчаться.
– Успокойтесь. Давайте сядем да миром решим. – Анна гладила по плечу мужа. Рука ее тряслась от пережитого волнения.
– Ну девка! Учудила. Горе ты мое луковое. – Анна незло укоряла дочь и скребла дощатый пол.
Подоткнув юбку, Аксинья пристроилась рядом. Она терла из всех сил, заглаживая свою вину. Да разве можно это сделать!
– Спасибо тебе, мамушка. Если б не твое слово, отец с Григорием…
– Поубивали друг дружку. Того я и боялась. Вспыльчивы оба, грех.
Долго длился тот разговор в избушке отца Сергия. Уже пропели первые петухи. Уже хозяйки затопили печи и захлопотали по хозяйству.
Аксинья возвращалась домой в родительской телеге. Григорий ехал следом на своем Абдуле и нежно улыбался девушке. Анна приобняла дочь и задремала, устав от бессонной ночи. Василий без надобности хлестал Каурку. Выпрямленная напряженная спина напоминала его жене и дочери: не простил.
Вся Еловая провожала их удивленными, зловредными, любопытными взглядами. Но ни золотоволосая Марфа, ни черствая Еннафа, ни сплетница Маланья выпытать сокровенное у скрытных соседей так и не смогли.
– Здравствуй, подруга, – приветствовала Рыжика Аксинья.
– Здравствуй – да не засти, – вызывающим тоном ответила та.
В субботу Вороновы затопили баню, и Ульяна, держа в руках утирку и чистую рубаху, пришла к соседям на еженедельную помывку. Обе девки молча промывали березовым щелоком волосы, натирались мыльным корнем. Ульяна отводила глаза, кривила выразительный рот. Аксинья пыталась поймать ее взгляд.
– Что ты дуешься на меня? Ульян, понимаю, виновата. Нравился тебе кузнец, знаю я. Но ничегошеньки поделать не могла.