– Гриша! – кольнул страх. Нет его, ушел, уехал, скрылся. Бросил.
– Бу ким[39]?
Аксинья вздрогнула, вгляделась в темноту. Голос родной, слова чужие, странные.
– Кто это? – хриплый сонный голос был не рад гостям.
– Я, Гриша. Ты что, не узнаешь?
– Аксинья?
Григорий прижал ее к себе, дрожащую, испуганную, в колючем платке, втиснул ее маленькое тело в свое сильное, сдавил худенькие лопатки, уткнулся носом в ее темя. Аксинья тихонько хихикнула.
– Ты чего?
– Мы еще не венчаны. А я тебя голого уже видала.
Он выругался, натянул порты и вновь прижал к себе хрупкий цветок, медуницу, которая досталась ему в этом суровом мире не по чести и справедливости, а по праву зубастого захватчика. Нескоро он отпустил ее, оторвал от сердца.
– Оксюша, обвенчает нас поп с Александровки?
– Не знаю я… Но денежку он любит.
– Значит, согласится.
Григорий ополоснул лицо, пригладил короткую бороду. Натянул рубаху, резко, в сердцах, она затрещала по швам, но выдержала.
– Гриша, я так венчаться буду? – Аксинья чуть не ревела, оглядывая свои грязные ноги, заляпанный подол, темный платок.
– Не важно мне, во что одета ты. – Он притянул ее к себе, улыбнулся. – А подожди-ка.
Кузнец ушел в клетушку, вернулся с чудным заморским платком. Красные цветы вились по его полю, шелковистая бахрома окаймляла края.
– Откуда красота такая?
Григорий промолчал – собирал монеты в кожаную сумку.
– Мне подарить хотел? Ты мой самый хороший! – Девушка сбросила колючий плат Анфисы и с наслаждением закуталась в обнову. Спохватилась, подобрала Анфисину вещицу, погладила с нежностью вытянувшиеся нитки.