– Я стар и одинок, беден и невезуч. Скрипка составляет смысл и цель моих конечных дней, суть помыслов. И еще огромную ценность. Но ее в Союзе не продать, по крайней мере, не сейчас. Ее надо сохранить. Если бог даст и времена переменятся, она может принести целое состояние. Peut être[158].
– Прилягте, Арсень Михалыч, – дипломатично прервала его Ася, – может быть, все-таки вызвать скорую помощь?
– Милицию нужно вызвать, – мрачно парировал Айбар вместо старого скрипача.
– Да-да, милицию, непременно, милицию. Только сначала уберем ее, понадежнее упрячем… я вас умоляю! – Арсений Михайлович засуетился, повернул голову торшера на выпотрошенный сервант.
Айбар присвистнул, Агнесса всплеснула рукам и. Задняя фанерная стенка оказалась пробита насквозь в нескольких местах, опытные бандиты сразу смекнули, что у мебели двойной задник, и решили проверить, что там поспевало к их приходу. Так и наткнулись на скрипку между грубыми тычками ломика или тесака. А вдруг бы повредили? Хозяин покрылся испариной, снова бессильно опустился на пол:
– Нет, вы уж сами, mes enfants[159].
– Кхе-кхе. – Агнесса откашлялась, как перед ответственной речью. – Пожалуй, я останусь сегодня здесь. А то мало ли.
– Аbsolument pas![160] Идите. И вызовите милицию. Дальше я сам.
– Как сами? – Айбар привстал и едва не рассмеялся. – В кустах лежат два фрица… то есть два трупа.
– Вот и говорю же, я сам. А вы идите. Вы скрипку мою спасли, дальше я сам. – Корниевский говорил запальчиво, но веско.
– Так, я пойду провожу тебя домой, а потом в милицию, – твердо сказал Айбар, не обращая внимания на старика, – будь счастливой.
– Нет, я никуда не пойду. – Ася быстро-быстро рассовывала по углам разбросанные вещи, наводя порядок.
– Я думаю, мы вряд ли… того-самого… скоро увидимся. – Айбар хотел сказать что-то еще, волновался, опускал глаза, но не договаривал. – Иди домой.
– Mes enfants, вы поженитесь, – прошелестел Арсений Михалыч, – поверьте, с моего места такие вещи хорошо видно. А нынче требуется жертва.
Неуместная реплика упала под ноги, покатилась к приоткрытой балконной двери, выскользнула наружу, чтобы о ней поскорее забыли. Айбар потерянно молчал, не зная, что положено говорить в таких случаях, Ася посильнее прижала к груди драгоценную скрипку – роковую свидетельницу неожиданного пророчества.
– Караул! Убили! – с улицы раздался истошный бабский вопль. Наверняка чей-то благоверный напился-таки до одури и выгнал свою половинку проветриться, пока не улягутся буйные алкогольные пары в его простреленной голове. – Убили, убили насмерть! – Баба разошлась, положив конец дискуссии в каморке на втором этаже. Айбар встал и включил верхний свет. Беспокойная лампочка закачалась, разметав по углам остатки тайны.
– Скажите, что она ваша, ma cherе. – Корниевский показал глазами на Страдивари, Ася в который раз кивнула. – Сберегите ее.
Через четверть часа двор кишел милиционерами и разбуженными жильцами. Каиржан мерял неспешными шагами пятачок под бельевой веревкой, потом кривенькую дорожку к подъезду, подзаборные рюшки полыни и те самые роковые кусты шиповника. Он выискивал раскиданные кусочки мозаики, но не всерьез, чисто для проформы. Самое главное и решающее глаз выхватил сразу: убитого перепоясывал ремень покойного Бауржана с пряжкой, собственноручно выкованной из старой оловянной ложки. После гибели на теле не нашлось ни ремня, ни пряжки, злыдень позарился даже на такую мелочь. И вот она отыскалась, родная, как будто Бауржан с того света передал привет. Получалось, что не успел братуха за него отомстить, кто-то опередил.
Ефимыч опрашивал сонных жильцов. В темноте сумбурная история проясниться никак не могла, поэтому всех увезли в участок. К рассвету похолодало, выпала роса, воздух насытился ей и стал пряным, сиреневым. Ненароком приблудившаяся и прочно поселившаяся в отделении кошка устроилась перед открытым окном и нагло выпрашивала угощение, поминутно задирая голову вверх, видимо, там, на чердаке, ее ждали голодные котята.
Первым на допрос привели старика-музыканта. Он долго представлялся, жевал сухими губами интеллигентские слова, а потом заявил: