Их выгрузили в голой степи под Акмолинском, на горизонте маячили всадники в длинных халатах и крошечных шапочках на головах, баловались джигитовкой, но поближе подъезжать боялись.
– За мной шагом марш. – Командир повел близоруко щурившихся на ослепительное степное солнце, изнуренных дорогой, спотыкавшихся людей куда-то в пустоту, где не намечалось даже признаков жилья.
Но они радовались уже тому, что могли дышать этим бесконечным светом, полем, желтыми лопухами, слушать стрекот кузнечиков и насмешливые крики улетавших на зимовку уток.
Через час впереди показалось несколько войлочных домиков и большая полевая палатка.
– Вот здесь будете жить. А вот ваш председатель – Абылай Кенжебаевич. – Начальник состава показал на спешащего к ним низкорослого круглоголового человека с узкими внимательными глазами.
– Просто Абылай. Или Абылай-ага. – Председатель протянул командиру руку. – У казахов по отчеству не принято… Здравствуйте, товарищи, – обратился он к переселенцам, – добро пожаловать в советский Казахстан, мы с вами станем строить новое поселение, и дай Аллах ему процветания и богатства.
Начальник состава сурово свел брови при упоминании Аллаха, но промолчал. Приезжих помыли в бане, сварганенной в одном из войлочных домиков, которые назывались юртами. Топили по-черному, и баня получилась знатной, хоть и по неизвестному рецепту. Обливались из ведер ледяной колючей водой. На вкус она оказалась сладковатой, будто похрустывала. Вечерять уселись прямо на улице, расстелив кусок кошмы, а ночевать пришлось в палатке, набившись битком, как дровишки в поленнице у рачительного хозяина. Иначе никак: ни одеял, ни матрасов – только соседские бока для обогрева. Старая казашка принесла им лепешек, сушеного творога, скатанного в кислые шарики (здесь его называли «курт») и вяленого мяса.
– Бисмилля. – Она подняла к небу желтые глаза под набрякшими веками. – Кушай нада. Больная кумыс пей, – и на землю шлепнулся бурдюк с кислым молоком.
– Это что за мясо? – спросила Аксинья. – Вкуснятина!
– Полгода впроголодь, теперь любое мясо – вкуснятина. – Кондрат тоже протянул беспалую руку к тонко нарезанной колбаске – по прозрачному, сдобренному по краю янтарным жирком кусочку каждому, чтобы всем хватило.
– Жылкы ет[89], – пояснила старушка.
– Ага, зрозумило[90], – хмыкнул Степан, протягивая кусочек своей жене.
– Лошадь, – сзади подошел председатель.
– Как лошадь? – Аксинья испуганно отдернула руку. В темноте послышались недовольные хмыки, кто-то перекрестился.
– Мы… лошадятину не жалуем, – робко призналась старая Марфа.
– Очень вкусная лошадь. Спасибо, отец. – Кондрат сверкнул зубами в улыбке. – А как по-казахски «спасибо»?
– Рахмет, – председатель тоже улыбнулся. – А бабушка – апа, или аже, или тате, если не очень старая.
– Рахмет, рахмет, апа, рахмет, аже, – пропел недружный хор.
Выжить оказалось сложнее, чем представлялось в первый день. Людей в степи обитало мало, расстояния огромные, целый день скакать. Огородов никто не сажал, лесов, чтобы грибами и ягодами питаться, вблизи не наблюдалось. Правда, за холмом отыскалась речка, и скудный рацион пополнился рыбой. Чтобы выжить, требовалось работать, и все это понимали, Абылаю не приходилось лишний раз напоминать.
Крестьяне работы не пугались, дружно принялись за поля, вспахали и засеяли озимые, навезли дров из поймы реки, подняли первые избы. Абылай привел скотину. Бабы начали морщить носы, мол, мелковаты буренки, но попозже, разобравшись, подружились с кормилицами. Здесь, в степях, такие породы лучше выживали и удой давали справный, хватало и на масло, и на сметанку. Старая апа учила выделывать бараньи шкуры, стричь верблюдов и катать кошму.