Убийства в Белом Монастыре

– Нет, – пророкотал Г. М., – это не так. Не обязательно так. Но уже куда теплее, Бохун. Вы наконец приблизились к тому, что стоит за этой невозможной ситуацией. Говорите же! Бога ради, почти все прояснилось. Что же стряслось?

Морис облокотился на стол и сощурился.

– Джон вернулся с дурными вестями и застал ее в своей комнате. Он думал, что убил Канифеста, был в ярости и отчаянии; ему было уже все равно, и когда она налетела на него в свойственной ей манере, он совсем обезумел и убил ее. Потом он начал понимать, в каком положении оказался. Никто не видел, как он убил Канифеста, тут все могло обойтись. Но если бы тело Марсии нашли в его комнате, у него точно не было бы шанса уйти от петли. Единственный шанс на спасение состоял в том, чтобы дождаться рассвета, отнести ее тело в павильон, расставить там ложные улики, чтобы можно было подумать, будто она убита там, и «найти» ее тело самому… Вот так! Вот так! Он все-таки убил ее.

Г. М. медленно поднялся со стула.

– Я же сказал, дорогой мой, что уже теплее, и в последней части вы-таки попали в яблочко! Вот, о глупцы, объяснение части произошедшего – невозможной ситуации. Вы понимаете, почему у Джона с утра окончательно сдали нервы и он пришел сюда и застрелился? Что его сломало? Подумайте в обратном порядке, как сказал мне Мастерс. Джон был в гостиной, и с ним вы – два-три человека. И он подошел к окну. И что же он увидел? Говорите же!

На Беннета вновь нахлынули воспоминания.

– Он увидел, – сказал Беннет, сам не узнавая свой голос, – он увидел, как Поттер рассматривает и измеряет его следы на снегу, потому что Райнгер сказал…

– Из-за объяснения Райнгера. Гм-гм. И он спросил Мастерса, что это там делает Поттер. Тогда Мастерс, с мрачной иронией, силу которой сам не осознавал в тот момент, ответил: «Просто измеряет ваши следы на снегу». Почему это сломало Джона? Не из-за сложной гипотезы Райнгера, но потому, что утром он сам отнес в павильон мертвую женщину и думал, что за ним охотятся! Вот так. Никаких там фокусов с размытыми следами, столь долго вас занимавших. Просто рослый сильный человек нес тело к павильону по снегу, слишком неглубокому, чтобы по следам было заметно, что вес – двойной. Райнгер кое-что верно подметил. Он сказал, это невозможно было бы сделать незаметно, если бы снег был глубже. Верно, тогда и следы были бы слишком глубокие. Но снега было немного… Вы начинаете понимать. Почему те следы были такие четкие, по словам Поттера, и почему они были глубже со стороны пальцев ног?

Г. М. утратил деревянную невозмутимость, его голос громыхал:

– Разве я не говорил вам, что кто-то разбил о камин графин и два бокала, разбил намеренно, чтобы казалось, будто там была борьба? А вы не задумывались зачем? Да затем, чтобы доказать, будто ее убили в павильоне.

А теперь я медленно и мучительно подхожу к тому, чтобы сказать вам, что он сделал. Он не убивал женщину. Он нашел ее мертвой, когда явился туда. И в этой истории вы, вероятно, не видите просто вопиющей улики, которая скажет вам, кто ее убил. Давайте вернемся к самому началу.

Она покинула павильон, выключив предварительно свет, пришла сюда, как я вам говорил, и боялась идти обратно из-за собаки. А теперь я оставлю в самой середине этой истории темное облачко, которое скрывает убийцу, обнаружившего ее здесь и размозжившего ей голову. Убийца бросает ее здесь, возможно, вон на той кровати – или где угодно. Сдвинем облачко в самый конец истории, когда в ней появляется Джон Бохун.

Он вернулся из города. Он думает, что убил Канифеста, и единственное, что может его спасти, – это ложь. То есть если ему как-то удастся доказать, что он приехал домой в тот момент, когда на самом деле он убил Канифеста в Лондоне, если у него получится добыть себе алиби, заставив кого-нибудь поклясться, что Канифест умер, когда Джон Бохун был тут, а не в Лондоне. Это спасло бы его. Просто, правда? Ему очень нужно алиби. Это жжет ему мозг всю дорогу сюда. Запомните, запомните это! И вот этот издерганный, запутавшийся человек, который сам не знает, что творится у него в голове, возвращается домой, поднимается сюда и видит в своей комнате мертвую Марсию Тэйт!

Вас озадачивало его поведение этим утром? Он оказался между молотом и наковальней. Теперь, если он сфабрикует алиби и скажет, что не мог быть с Канифестом, потому что он был здесь, ему придется объяснить наличие в его комнате мертвой женщины. Если он скажет правду про то, когда приехал домой, его могут повесить за убийство Канифеста. Куда ни глянь, везде маячит пеньковый галстук. Он не знал, кто убил Тэйт. И он не имел ни малейшего представления, как она сюда попала. Но он точно знал, что попал в переплет и нужно что-то придумать, чтобы не оказаться повешенным за одно из двух убийств.

К примеру, он мог бы отнести Тэйт в ее комнату, и пусть все думают, что ее убили там. Что ж, в этом случае он должен будет под присягой назвать неправильное время возвращения домой, но, может, кто-то подтвердит его слова. Где она должна была спать? Он вспоминает: павильон. Она туда ходила? Нужно выяснить, но все спят и спросить не у кого. Он также вспоминает, что они собирались с утра покататься верхом.

А вот теперь смотрите, в чем состоит здравое зерно гипотезы Райнгера. Джон Бохун одевается для верховой прогулки, так что, если она должна была спать в павильоне (как он считает), у него будет хороший предлог «найти» ее с утра. Он будит дворецкого, который сообщает ему, что она там и что лошадей запросили на семь утра. Боже! Вот тут и начинается осторожное, рисковое хождение по тонкому льду. От конюшни виден павильон и даже дверь, ведущая в павильон! Если он отложит все до рассвета, тот, кто выведет лошадей, может увидеть его, несущего тело… С другой стороны, если он успеет отнести ее раньше, тогда он в безопасности. Он уложит ее в спальне и потом будет стоять у выхода из павильона, пока кто-нибудь не выглянет из конюшни, тогда он поприветствует этого человека, будто только что пришел и еще не «нашел» ее.

Г. М. ткнул пальцем.

– Теперь понятно про жженые спички? Он отнес ее туда и положил на пол за несколько минут до того, как неожиданно приехал Джим Беннет – буквально за несколько минут, следы его все еще были свежими. Светало, но еще не рассвело (я тщательно расспросил об этом своего племянника). Бохун должен был видеть достаточно ясно, чтобы воссоздать мнимое место преступления! Понятно? Он не решился зажечь свет в комнате. Большое окно выходило прямо на конюшню, где уже встали работники. Если бы в окне зажегся свет, вроде как ни с того ни с сего, за несколько минут до того, как Бохун, по его же заверению, вошел в павильон в первый раз, кто-то заметил бы и задался бы вопросом, что там происходит.

– Подождите, сэр, – сказал Беннет, – на том окне были шторы – венецианские шторы. Он не мог их попросту опустить?

Г. М. заморгал.