– Ну, Дульсинея, это просто – там МХАТ!
– Не угадал, Дон Кихот. Хотя Камергерский я тоже очень люблю. Но не больше Тверской с ее Центральным телеграфом, книжным, мэрией и памятником Юрию Долгорукому. Посмотри вокруг! Здесь всегда люди, всегда жизнь. Наверное, именно здесь я сильнее всего чувствую Москву. И, может, как раз оттого, что совсем рядом Красная площадь. А напротив, видишь, Ермоловский театр. Очень красивое здание. Каждый раз, когда прохожу мимо, – любуюсь. Он кажется совсем игрушечным в окружении больших гостиниц. И, кстати, если говорить про театры, то моя Москва – больше Ермоловский, чем МХАТ.
– Почему? Мне кажется, что Москва – это в первую очередь МХАТ, «Современник», Таганка и Ленком.
– Ого, неужели мы беседуем о театрах, автостопщик? – с веселым изумлением воскликнула Дуняша. – Не забудь добавить к списку Большой, Малый и Вахтанговский. Только мы ходили в Ермоловский. Там в кассе всегда были билеты, и продавались они по ценам, доступным студентам. Конечно, – она хитро посмотрела на Дон Кихота, – сейчас мой список значительно расширился МХАТом, Ленкомом и Большим.
Они дошли до конца улицы, и Дуня никуда не свернула. Она спустилась в подземный переход.
– Неужели все-таки Красная площадь, Дульсинея?
Она ничего не ответила, но довольная улыбка так и не сходила с ее лица.
Нет, это оказалась не Красная площадь. Дуняша привела его в Александровский сад. И когда Тобольцев понял, что сейчас они пойдут вдоль цветущих клумб и распустившихся уже совсем по-летнему деревьев, она стала очень внимательно, как-то по-детски смотреть на его лицо, пытаясь прочитать в глазах хотя бы отблеск того восторга, который все больше и больше охватывал ее саму. Дуне так хотелось, чтобы он понял, увидел, почувствовал все то, что чувствовала в этот момент она.
Сад в самом центре города, по дорожкам которого катаются на самокатах дети, старики неспешно прогуливаются или сидят на лавочках, беседуют. Много молодежи, уже появились студенты на роликах. И здесь никто не спешит, и над головой высокое-высокое небо, и вокруг – май. Цветущий, яркий, неповторимый.
– Мы опоздали, – сказала вдруг Дуняша и, заметив его растерянный взгляд, объяснила: – В Александровский сад надо ходить чуть пораньше, когда уже распустилась сирень, но еще не отцвели тюльпаны. Это необыкновенно. Здесь такие клумбы, целые… целые ковры тюльпанов самых разных цветов. И я, наверное, никогда не смогу к этому привыкнуть, каждый раз дух захватывает от такой красоты. Вот это моя Москва, автостопщик, она именно такая, но в твоем каталоге ее нет.
Они неспешно шли по дорожке и молчали, их обгоняли другие гуляющие, и Тобольцев видел, как время от времени Дуня на мгновение закрывала глаза и поднимала лицо к солнцу, словно пыталась поймать его тепло.
– Она у тебя слишком красивая, – сказал он наконец. – Тверская, Александровский сад, Столешники.
– Согласна, – ответила Дуняша, остановившись перед лотком с мороженым, чтобы купить два эскимо.
Одно она протянула Ивану.
– Вот здесь лучше всего есть мороженое. Пробуй.
И стояла, и ждала, пока он развернет упаковку и начнет есть.
– Чувствуешь счастье?
Он смотрел на ее почти без косметики лицо, маленькую вертикальную складочку на лбу, выбившиеся из хвоста пряди волос и ответил:
– Чувствую.
– Я же говорила! Пойдем к сирени. В мае ни в коем случае нельзя пропустить цветущую сирень.
ebooksa