Он собирает с земли монеты и протягивает мне.
Я растерянно смотрю на них — на одной запеклась кровь. Рука дрожит, когда я беру деньги из его руки и сую их в карман.
— Зря вы ту стойку схватили. На вашем сроке такие тяжести поднимать нельзя, — говорит Джон.
Я открываю рот от изумления.
— Он вас пырнул, — я делаю глубокий вдох, успокаиваясь. — И потом, я целый день таскаю подносы с едой. От обломка жердины точно хуже не станет.
— И тяжелые подносы вам тоже таскать нельзя, — настаивает он.
— А вы зря с ним сцепились. Вы же слышали — они хотели денег, только и всего.
— Никогда не знаешь, кто чего хочет, — возражает он. — Все могло обернуться гораздо хуже. Давайте-ка я хоть домой вас провожу. Вы близко живете?
— Километрах в трех отсюда.
Он бросает на меня недоверчивый взгляд.
— Вы каждый вечер после работы одна идете пешком три километра?
Слова «в вашем положении» он опускает, но вполне мог бы добавить.
— Сейчас вы в состоянии идти? — спрашивает он.
— Конечно. А
— Я в порядке. Ну что, тогда пошли?
Хотя появление Джона в кафе всегда выбивало меня из колеи, теперь, после нападения, я радуюсь его компании, хоть и стараюсь держаться немного поодаль.
— Да. Я не поблагодарила вас за то, что пришли мне на помощь. Спасибо.
Ноги у меня дрожат, и идти получается медленнее, чем обычно. Я прикрываю рукой живот и мысленно молюсь о том, чтобы ребенок пошевелился.
Джон приноравливает свои шаги к моим, и я впервые обращаю внимание на то, что он слегка прихрамывает.
Я останавливаюсь, и он тоже.