Крах Атласа

– Для безопасности, – напомнил Нико.

– Я в безопасности и не мозолю, – уточнил Гидеон. – Если вдруг неожиданно отъеду, то вряд ли они станут возражать. Если даже свалюсь с балюстрады, то, уверен, балясины застрахованы.

Нико вдруг захотелось наказать Гидеона за его обычное небрежное отношение к собственной смерти, и он решил действовать жестко. Подался вперед и прямо через стол поцеловал его в губы.

– Заткнись, – не открывая глаз, замерев, пробормотал Нико, потому что между ним и Гидеоном на самом деле ничего не изменилось.

С одной только крохотной разницей: Нико показалось, что на этот раз он сам заставил Гидеона улыбнуться.

– Николас, ты уходишь от разговора. Этот дом наказывает тебя за что-то. Ваш Хранитель пропал, исследователь лжет. Твоя теория о множестве миров держит тебя, словно поводок-удавка, песня сирены. И, – осторожно добавил Гидеон, – я насмотрелся кошмаров Либби изнутри, поэтому знаю: проблемы у нее огромные, и никому из вас их не решить. Сами вы их игнорируете, потому что наделены адским даром избирательного внимания. – Помолчав, он пробормотал: – То, что я с тобой счастлив, еще не значит, что ты не можешь меня выбесить.

Само собой, Нико услышал только то, что хотел слышать:

– Это правда, Сэндмен? Ты счастлив?

– Бог ты мой… – простонал Гидеон.

Все остальное решаемо, думал Нико. Что бы ни затевали Атлас с Тристаном, Либби наверняка об этом известно, а уж если Нико кому и доверял – не считая Гидеона, – так это Либби с ее моральным компасом. Да, Тристан определенно что-то скрывает, однако Нико и Либби когда-то условились: если ей что-то потребуется, она придет к нему. Он поймет, когда настанет тот самый момент, а до тех пор ему нужно было чем-то занять праздные руки.

Желательно чем-то полезным.

ИнтерлюдияПриобретения

Это была любовная история

Дальше будет поучительная.

* * *

Первый раз Атлас вновь навестил мать спустя несколько часов после окончания стажировки. Позднее он возьмет эти визиты за привычку. Сделает их ритуалом, исполнять который станет примерно раз в месяц, стараясь не удаляться далеко и надолго от архивов, возложивших на него философское бремя. Временами эти встречи почти ничего не значат ни для него, ни для матери, поскольку она не в состоянии поддерживать разговор, а он не уверен, чем ей обязан, разве что как сын.

В конце концов визиты начинают сливаться.

– Его зовут Далтон, – говорит Атлас, – и если я прав, он способен на экстраординарные свершения. Если ошибаюсь… – Он думает, говорить ли это вслух. – Что ж, если я неправ, то выйдет все равно невероятное дело. Просто оно приобретет чуть более опасный оборот.

Мать не отвечает, молча жуя пудинг на пару, которым Атлас бездумно кормит ее с силиконовой ложечки, как какого-нибудь младенца.

– Помнишь Клеманса? «Падение» Камю. – Ответа не следует. – Помнишь, он не спас девочку, и она утонула? Не захотел рисковать собой, а в итоге все обернулось падением. «Кинься еще раз в воду, чтобы вторично мне выпала возможность спасти нас с тобой обоих!»[20] – Ноль реакции. – Ладно, не бери в голову. Я, похоже, все равно переоцениваю себя. Формально никто не просил спасать их. И тем не менее, – продолжает Атлас, – что есть магия, как не шанс упразднить законы природы? Законам вселенной не обязательно нас сдерживать. И если кто-то себе чего-то не вообразил, это еще не значит, что этого не может быть.

– Ты не изменился, – выдает мать. Она говорит не с ним. Позднее более взрослая и чуть более мудрая версия Атласа пожалеет, что не поделилась этим с Парисой хотя бы потому, что так мог уберечь ее от повторения собственных ошибок, собственных недостатков. Она единственная на курсе, чье включение он не может оправдать; ее не выбрали в качестве жертвы, и она, пожалуй, не так уж необходима для его неоплатного долга. Зато она единственная, кто имеет хотя бы намек на шанс разделить с ним понимание, что ты не более чем символ в чужом уме. Лишь бремя чужих призраков.

Атлас рассеянно кивает, нежно утерев матери рот.