Крах Атласа

– Я волей-неволей думаю, – продолжает он, обращаясь вроде бы к ней, а на деле к самому себе, – что все это не просто так, вот в чем дело. Правда ли подобная магия сама попала мне в руки? И есть ли смысл в том, что лишь я вижу, как ее применить? – Тот же вопрос Атлас задаст себе вновь, когда Эзра раскроет существование Нико и Либби; и позднее, когда увидит выгоду в открытии Рэйны. – Кусочки мозаики не могли сложиться подобным образом просто так. Или к чему тогда все?

Мать молчит, и Атлас вздыхает.

– Я лишь пытался поступить верно, – говорит он, чувствуя в этот момент сильную жалость к себе. – Я ведь правда верил, что поступаю правильно.

Мать поднимает на него пристальный взгляд усталых глаз. На мгновение в голове у нее почти проясняется, наступает благостное слияние прошлого и настоящего, и вот уже кажется, что она погладит Атласа по щеке. Она не делала так уже много лет, несколько десятков…

Но в последний миг мать отвешивает ему оплеуху. Этакое неуместное предостережение. От неожиданности Атлас роняет пудинг, и тот разлетается по полу. Плошка звенит у ног матери, и острые осколки фарфора ореолом окружают ее дырявые шерстяные носки. Атлас думает, давно ли мать принимала ванну.

– Ты сделал из меня лгунью, – говорит она. – Что мне сказать Атласу?

Мгновение проходит, будто его и не было, и внимание матери вновь уплывает куда-то, в сторону телевизора в углу. Атлас молча поднимается на ноги. Думает, что достаточно обмыть ее мокрой губкой. Потом нужно будет покопаться у нее в голове, выставить этакие предохранители. Хотелось бы отправиться куда-нибудь, посмотреть мир, вырезать себя из утробы собственных мыслей. Хотелось бы сказать Эзре, что, свернув с пути, он почти наверняка погибнет. Но не поставит ли он тогда Эзру перед этическим выбором? Не станет ли лишение Эзры свободы этаким смертным приговором?

– Ты не тот французик из мамкиной книжки, ясно тебе? – говорит Атласу Алексис. – Любишь ты излишне мифологизировать себя любимого. Не самая твоя сексуальная черта.

– А что во мне самого сексуального? – спрашивает Атлас.

– Твоя аморальность.

Атлас гладит пальцами корешки в сломанном книжном шкафу. Один из томиков не на месте. Видимо, сиделка переставила. Атлас задерживается, рассматривая золотую филигрань на страницах Библии короля Якова, бросает взгляд на знакомое фото юноши в рамке. Он жутко похож на самого Атласа; Атлас будто смотрится в зеркало и видит былую юношескую чувствительность.

– Мам, – не оборачиваясь, говорит Атлас. – Если я сделаю так, как предлагает Далтон, изолирую и запечатаю те его стороны, которые он не хочет показывать архивам, то, может, и получится. Может, архивы дадут ему то, о чем он просит, и однажды, собрав нужных медитов, я отыщу способ его силами спасти их. – Он делает паузу. – Либо же я просто проигнорирую кое-какие весьма обоснованные предупреждения и разрушу все, спасая жизни каких-то пятерых человек.

– Проблема вагонетки, – бормочет она, или так ему кажется.

Как бы там ни было, Атлас с улыбкой отворачивается от книжного шкафа. Сегодня ритуал прошел успешно. Атлас скажет Эзре, что их план работает и что у мамы дела хорошо. Найдет человека, чтобы присматривать за ней, на всякий случай. Он даже знает такого.

– Да, типа того. – Он снова задумчиво замирает. – Это ведь у тебя философское образование, мам. Как думаешь, может ли силы быть слишком много?

Она не отвечает.

Да и не надо.

Атлас Блэйкли уже знает ответ.

Либби

– Итак, – сказала Париса, присаживаясь напротив Либби в шордичском[21] кафе. – Выходит, ты нашла-таки путь назад.

Либби окутала себя подходящей случаю иллюзией, узнать которую можно было только по томику «Джен Эйр» в мягкой обложке. Книгу Либби нарочно положила так, чтобы Париса ее видела. Париса же ничуть не изменилась и выглядела в точности такой, какой Либби ее запомнила, – словно сошла с портрета. На ней было вязаное платье ярко-синего цвета оттенка кобальт, по сравнению с которым новенькое платье-комбинация Либби смотрелось тусклым и немодным.