– А куда же, черт побери, денутся мангачи со своими козами и ослами? – говорит доктор Севальос. – И где же тогда в Пьюре можно будет выпить хорошей чичи?
– Мангачи будут очень горевать, хозяин, – говорит шофер. – Они просто боготворили арфиста, он был у них популярней Санчеса Серро. Теперь они устроят дону Ансельмо такое же велорио, как святоше Домитиле.
Такси сворачивает с проспекта и, трясясь на ухабах и рытвинах, едет по немощеной улочке между тростниковыми хижинами. Машина поднимает густую пыль и приводит в остервенение бродячих собак, которые с лаем кидаются на нее, едва не попадая под колеса. А мангачи правильно говорят, хозяин, здесь светает раньше, чем в Пьюре. В голубоватом утреннем свете сквозь облака пыли видны тела людей, спящих на циновках у дверей своих жилищ, женщины с кувшинами на голове, лениво бредущие ослы. Привлеченные шумом мотора, из лачуг выскакивают ребятишки и, голые или одетые в лохмотья, бегут за такси, маша худыми ручонками. В чем дело – отец Гарсия зевает, – что случилось? Ничего, отец, мы уже в заповедном краю.
– Остановись здесь, – говорит доктор Севальос. – Мы немножко пройдемся.
Они вылезают из такси и медленно, поддерживая друг друга, под руку спускаются по тропинке, эскортируемые ребятишками, которые прыгают вокруг них – поджигатель! – кричат и смеются – поджигатель, поджигатель! – и доктор Севальос делает вид, что поднимает камень и швыряет в них, – вот поганцы, сопляки паршивые, слава Богу, мы уже подходим.
Хижина Анхелики Мерседес побольше, чем остальные, а три флажка, развевающиеся на ее фасаде, придают ей веселый и кокетливый вид. Доктор Севальос и отец Гарсиа, чихая, входят и садятся за грубый столик с двумя табуретками. Пол только что обрызган, и к запахам кориандра и петрушки примешивается запах сырой земли. За остальными столиками и за стойкой еще никого нет. Сгрудившись на пороге, ребятишки продолжают галдеть – донья Анхелика! – просовывают в дверь грязные, всклокоченные головы – донья Анхелика! – смеются, сверкая зубами. Доктор Севальос задумчиво потирает руки, а отец Гарсиа, позевывая, уголком глаза смотрит на дверь. Наконец выходит Анхелика Мерседес и, сдобная, свежая, розовая, направляется к ним, покачивая бедрами и обметая табуретки оборками платья.
Доктор Севальос встает – ах, доктор, – обнимает ее – как она рада, какими судьбами он здесь в такое время, он уже столько месяцев не показывался. – А она все хорошеет, как это Анхелика ухитряется не стареть, в чем ее секрет? Наконец они перестают обмениваться любезностями – Анхелика видит, кого он к ней привел? Она не узнает его? Словно оробев, отец Гарсиа сдвигает ноги и убирает руки – добрый день, угрюмо мычит он сквозь шарф, и панама вздрагивает. Пресвятая Дева, отец Гарсиа! Прижав руки к сердцу, Анхелика Мерседес кланяется, и глаза ее блестят от радости – дорогой отец, он не представляет себе, как она счастлива видеть его, как хорошо, что доктор его привел, и отец Гарсиа нехотя протягивает ей свою костлявую руку и убирает прежде, чем стряпуха успевает ее поцеловать.
– Ты можешь, кума, приготовить нам что-нибудь погорячее? – говорит доктор Севальос. – Мы провели бессонную ночь и еле держимся на ногах.
– Конечно, конечно, сию минуту, – говорит Анхелика Мерседес, вытирая стол подолом платья. – Бульончика и пикео? И по стаканчику кларито? Или нет, для этого слишком рано, я лучше подам вам соку и кофе с молоком. Но как это получилось, что вы еще не ложились, доктор? Вы мне портите отца Гарсиа.
Из-под шарфа раздается саркастическое хмыканье, поля панамы приподнимаются, запавшие глаза отца Гарсиа смотрят на Анхелику Мерседес, и улыбка сбегает с ее лица. Она с заинтригованным видом оборачивается к доктору Севальосу, который теперь сидит с меланхолическим выражением лица, защипнув двумя пальцами подбородок, и робким голосом, комкая рукой оборку платья, – где они были, доктор? У Чунги, кума. Анхелика Мерседес вскрикивает – у Чунги? – меняется в лице – у Чунги? – и закрывает рукой рот.
– Да, кума, умер Ансельмо, – говорит доктор Севальос. – Я знаю, это печальная новость для тебя. Для всех нас тоже. Что делать, такова жизнь.
– Дон Ансельмо? – лепечет Анхелика Мерседес и на мгновение застывает, приоткрыв рот и свесив голову набок. – Он умер, отец?
Ребятишки, теснившиеся в дверях, поворачиваются и бросаются бежать. У Анхелики Мерседес морщится лицо и трепещут крылья носа; она встряхивает головой, заламывает руки – он умер, доктор? – и разражается слезами.
– Все мы умрем, – рычит отец Гарсиа, стуча кулаком по столу. Шарф у него развязался, и видно, как подергивается его мертвенно-бледное, небритое лицо. – И ты, и я, и доктор Севальос – все в свой черед, никому этого не избежать.
– Успокойтесь, отец, – говорит доктор Севальос и обнимает за плечи Анхелику Мерседес, которая всхлипывает, прижимая к глазам подол платья. – И ты успокойся, кума. У отца Гарсиа расходились нервы, не трогай его, ни о чем не расспрашивай. Ступай приготовь нам что-нибудь горячее, не плачь.
Анхелика Мерседес кивает, не переставая плакать, и уходит, закрыв лицо руками. Слышно, как в смежном помещении она разговаривает сама с собой и вздыхает. Отец Гарсиа, подобрав шарф, снова обматывает им шею; панаму он снял, а взъерошенные седые пряди лишь наполовину прикрывают его гладкий череп в коричневых веснушках. Он сидит, подперев голову кулаком, на лбу у него залегла морщина, а из-за щетины на щеках лицо его кажется грязным и потрепанным. Доктор Севальос закуривает сигарету. Уже день, солнце заливает помещение и золотыми полосами ложится на тростниковые стены, пол высох, в воздухе, жужжа, снуют синие мухи. С улицы доносится постепенно возрастающий шум – голоса людей, лай, блеяние, рев ослов, а за переборкой Анхелика Мерседес бормочет молитвы, то взывая к Богу и Деве непорочной, то поминая угодницу Домитилу. Мужик в юбке, Чунга нарочно это сделала, доктор.
– Но чего ради, – шепчет отец Гарсиа, – чего ради, доктор?
– Какая разница, – говорит доктор Севальос, глядя, как тает дым сигареты. – И кроме того, может, она сделала это без всякого умысла. Может, случайно так получилось.
– Глупости, она неспроста позвала именно вас и меня, – говорит отец Гарсиа. – Она хотела подложить нам свинью.
Доктор Севальос пожимает плечами. Прямо в лицо ему бьет солнечный луч, и оно с одной стороны золотистое, а с другой – свинцово-серое. Глаза у него подернуты дремотной поволокой.