– Не говорите глупостей, – ворчит отец Гарсиа. – Вы просто выжили из ума.
– Меня всегда занимал этот вопрос, – говорит доктор Севальос. – По словам девиц, он ее баловал, и девушка казалась довольной.
– Значит, вы уже находите это нормальным? Похитить слепую, поместить ее в дом терпимости, сделать ее беременной – все это очень хорошо? Как нельзя более правильно? Уж не следовало ли его наградить за этот подвиг?
– Это вовсе не нормально, но не надо так повышать голос, не забывайте о своей астме. Я только говорю, что никому не известно, что она думала. Антония не знала, что хорошо и что плохо, и в конце концов благодаря Ансельмо она стала полноценной женщиной. Я всегда считал…
– Замолчите! – рычит отец Гарсиа и, яростно размахивая руками, распугивает мух. – Полноценная женщина! Значит, монахини неполноценные? Мы, священники, неполноценные, потому что не делаем мерзостей? Я не желаю слушать такую бессмысленную ересь.
– Вы ломитесь в открытые двери, – улыбаясь говорит доктор Севальос. – Я только хотел сказать, что, по-моему, Ансельмо любил ее и что, возможно, она его тоже любила.
– Мне неприятен этот разговор, – бормочет отец Гарсиа. – Тут мы не сойдемся во мнениях, а я не хочу с вами ссориться.
Они непобедимые, не жнут, не сеют, работать не умеют, только пить да играть, только жизнь прожигать, они непобедимые и пришли поснедать. Черт возьми, смотри-ка, кто здесь.
– Пойдемте отсюда, – сердито бормочет отец Гарсиа. – Я не хочу оставаться с этими бандитами.
Но он не успевает встать: братья Леон, всклокоченные, с заспанными глазами, в пропахших потом нижних рубашках, без носков, в незашнурованных ботинках бросаются к нему – отец Гарсиа! Они вертятся вокруг него – дорогой отец, – хлопают в ладоши – это чудо из чудес, по такому случаю нынче в Пьюре выпадет снег, а не песок, – пытаются пожать ему руку – его визит настоящий праздник для мангачей, а отец Гарсиа, поспешно нахлобучив шляпу и закутавшись в шарф, сидит не шевелясь и не поднимая глаз от пикео, которое опять осаждают мухи.
– Перестаньте хамить отцу Гарсиа, – говорит доктор Севальос. – Попридержите язык, ребята. Надо иметь уважение к духовному званию и к сединам.
– Никто ему не хамит, доктор, – говорит Обезьяна. – Мы счастливы видеть его здесь, честное слово, мы только хотим, чтобы он подал нам руку.
– Еще ни один мангач не нарушал законов гостеприимства, доктор, – говорит Хосе. – Добрый день, донья Анхелика. Надо отпраздновать это событие, принесите что-нибудь выпить, чтоб мы чокнулись с отцом Гарсиа. Мы помиримся с ним.
Анхелика Мерседес подходит с двумя чашечками кофе в руках. Лицо у нее серьезное, суровое.
– Почему вы такая сердитая, донья Анхелика? – говорит Обезьяна. – Или вы недовольны нашим визитом?
– Вы поношение этого города, – ворчит отец Гарсиа. – Все зло от вас, вы первородный грех Пьюры. Я скорее дам себя убить, чем выпью с вами.
– Не выходите из себя, отец Гарсиа, – говорит Обезьяна. – Мы не смеемся над вами, мы вправду рады, что вы вернулись в Мангачерию.
– Прощелыги, бродяги, – рычит отец Гарсиа, предпринимая новую атаку на мух. – Как вы смеете разговаривать со мной, распутники!
– Вот видите, доктор Севальос, – говорит Обезьяна. – Кто кого оскорбляет?
– Оставьте в покое отца, – говорит Анхелика Мерседес. – Умер дон Ансельмо. Отец и доктор были у его постели и всю ночь не спали.