– Никто, кроме меня.
– У меня к вам вопросик, господин начальник. К чему вся эта секретность? Американцы так любят смертную казнь, так почему же не устраивают экзекуцию на публике? Раньше, между прочим, устраивали. Я много читал о казнях в былые времена. Люди обожали это зрелище, съезжались издалека поглазеть на повешения и расстрелы. Развлечение что надо, торжество правосудия! Потом они опять тряслись в своих фургонах, довольные собой. Как же, око за око! Почему мы от этого отказались, господин начальник?
– Законы пишу не я.
– Мы стыдимся того, что делаем?
– Может быть.
– Лично вам стыдно, господин начальник?
– Нет, мне не стыдно, хотя выполнять эту обязанность мне не нравится.
– Трудно в это поверить, господин начальник. Думаю, вы проделаете это с удовольствием. Вы выбрали работу в исправительном учреждении, поскольку верите в эффективность наказания. А это – его кульминация, великий момент. Первая ваша казнь, вы на ней главный. Со сколькими репортерами вы сегодня разговаривали, господин начальник? Сколько дали ин– тервью?
– Пойду проверю, как там ваша пицца. – Начальник тюрьмы уходит, со списком покончено.
– Спасибо. С пеперони, а не с простой колбасой!
После ухода начальника и Марвина, когда стихает грохот запираемой двери, Коди, озираясь в своей камере, бормочет:
– Мое имущество…
Сев на край койки, он вытряхивает из полученного от Пакстона пузырька две таблетки и выбрасывает их за решетку.
Тянутся минуты, в отсеке становится все тише. Коди пробует читать книжку, но ему трудно сосредоточиться. Он садится на пол, медленно, тяжело дышит, пытается медитировать.
При новом звуке зуммера он гадает, кто пожалует теперь.
Подобно призраку, совершенно бесшумно, появляется откуда-то и замирает у решетки падре. На нем, как всегда, остроносые ботинки на каблуках, добавляющих дюйм-другой к его тщедушной фигуре, и настолько выцветшие старые джинсы, что их не надел бы и самый последний студент-первокурсник. Но от пояса и выше он безупречен: черная рубашка, белый воротничок. Первое июня, за толстыми стенами начало лета, но еще прохладно, поэтому на падре иссиня-черный блейзер.
Он – священник-пенсионер, уже десятилетие окормляющий заключенных. Забредая в отсек для смертников, он стоит в коридоре и шепчется через решетку с теми немногими, кто не против с ним беседовать. Большинство не хочет. Приговоренные чаще всего уже ни во что не верят, виня Бога гораздо больше, чем Он того заслуживает.
Правила разрешают капеллану сидеть с приговоренным последний час, прежде чем того пристегнут к койке, поэтому теоретически он – последний собеседник смертника. Примерно половина приговоренных перед самой казнью соглашаются на покаяние и на просьбу о прощении. Некоторым просто хочется с кем-нибудь поговорить. И лишь совсем немногие отказываются от этого ритуала.
– Как ты, Коди? – тихо спрашивает капеллан.
Коди встает и с улыбкой идет к двери.