Герой империи. Сражение за инициативу,

22
18
20
22
24
26
28
30

Малинче Евксина несколько самодовольно ухмыльнулась.

– Но на этом, – переведя дух, продолжил фельдмаршал, – приятные моменты заканчиваются и начинаются неприятные. И первым из них является то, что все описанное еще нужно заслужить. За просто так никто ничего давать не будет. Если быть честными, то до конца мы не контролируем даже подчиненные нам войска, а наши сторонники в Фатерлянде не организованны и невероятно трусливы. Для спасения своих шкур они предпочтут предательство – и точно так же, как сейчас предают ефрейтора, предадут и нас. Мы просто не в состоянии осуществить настоящий переворот и взять власть в свои руки. Если мы сейчас прикажем развернуть войска и двинуть их на Берлин, то значительная часть солдат и офицеров откажутся нам подчиниться, в результате чего начнется междоусобная война. Но и оставлять все как есть, тоже немыслимо. Тогда имперские пришельцы, которые во всем заодно с большевиками, разломают Германию прямо вместе с нами, ибо сопротивление им бесполезно.

Мы присели на ложе; при этом она не отнимала своей руки. С замиранием сердца я понял, что знаю, что будет дальше…

– Все готово, Константин Константинович. Время полной стабилизации для вас составит восемнадцать часов, которые вы проведете во сне. Полезайте вовнутрь, ложитесь ровно и старайтесь не думать о службе. Я настроила так, чтобы все это время вы видели только счастливые сны. Это тоже часть вашего лечения.

Министр труда – Фрэнсис Перкинс;

В Империи, как сказала Ватила во время нашей последней встречи, такие ситуации были невозможны в принципе: барьер профориентации должен был остановить его еще на дальних подступах к ответственным должностям, на которых он мог бы влиять на судьбы людей. Да что там Заковский; с большим удивлением я узнал, что профориентацию в Империи проходят все кандидаты на ответственные посты. И больше всего меня шокировало то, что на должность наследника престола назначали не самого старшего из сыновей правящего императора. Вместо этого из всего массива людей, уже имеющих неоспоримые заслуги перед Империей, социоинженеры подбирали того единственного, который окажется способен наилучшим образом исполнять императорские обязанности. И кровное родство с правящим монархом значения не имело. Закончив говорить об этом, Ватила посмотрела на меня с таким многозначительно-задумчивым видом, что у меня мороз пошел по коже. Я? Неужели я, как и товарищ Сталин, тоже обладаю теми самыми загадочными императорскими способностями?

Но вот ее прохладная ладонь легла на мою руку. Она повернулась ко мне – и глаза ее засияли отражением миллионов звезд. Губы ее приоткрылись, но она ничего не произнесла. Вместо этого она медленно подняла за запястье мою ладонь и приложила к своему животу.

Тут неожиданно заговорила Малинче Евксина.

– Отлично! – бодро отвечаю я.

Я чувствовал. Это трудно объяснить, но моя ладонь воспринимала едва уловимые импульсы. Странно это было и необычно, но так удивительно и прекрасно…

30 августа 1941 года, вечер мск. Околоземная орбита, высота 400 км, разведывательно-ударный крейсер «Полярный Лис».

Впрочем, попытка затаиться не спасла обоих фигурантов. И Кагановича, и Микояна вождь уже разглядывал под лупой психосканера, ибо они в числе прочих за последние два месяца также посещали дачу в Кунцево. Яблочки, которые на вид выглядели такими налитыми и румяными, при просвечивании оказались нафаршированы червями и гнилью. Первым убрали Кагановича, вменив ему утрату бдительности в отношении родного брата, директора казанского авиазавода Михаила Кагановича. К тому у партии и правительства (то есть у самого Сталина) еще перед войной возникли претензии относительно качества и количества выпускаемых самолетов. Человек это был пустой, шумный, не разбирающийся в порученном ему деле, прочим методам предпочитающий окрик и угрозу, а всю работу переваливающий на заместителей-профессионалов. Впрочем, до ареста дело не дошло, поскольку при попытке вызвать его на ковер сей кадр банально застрелился. В результате этой истории Лазарь Каганович в начале августа был снят с должности наркома путей сообщения и назначен начальником Чукотки. А там или болезнь какую-нибудь экзотическую подцепит, или медведи нечаянно сожрут… Кисмет.

– Благодарю вас, товарищ Иртаз, – говорю я, берясь за ручку двери, чтобы покинуть кабинет.

Но подробно думать на эти темы мне уже некогда: до начала германского наступления остается всего несколько дней и сейчас следует по-быстрому пройти медицинские процедуры, на которых так настаивает Ватила, и вернуться на свой боевой пост. Чтобы удостовериться, что все правильно, я через командирский планшет связался с Верховным Главнокомандующим, в прямом подчинении которого я до сих пор находился, и получил от него разрешение на тридцать шесть часов отпуска по медицинским обстоятельствам. В силу того, что все шаттлы трудились как пчелки, перевозя грузы и бойцов с доставкой прямо на боевые позиции, подбросить меня «наверх» взялась одна из соплеменниц Ватилы, пилот-истребитель Айя Ла, которая как раз должна была смениться с патрулирования. Надо сказать, что «белый защитник», сложивший крылья и зависший, не касаясь земли, над площадкой перед штабом, произвел немалый фурор среди нашей штабной публики. Выбегать на крыльцо никто, правда, не стал; честь наблюдать за этим зрелищем из партера выпала только часовым, – но вот носами к оконным стеклам прилипли многие. До сей поры народ видел имперские истребители только издалека, а вблизи, даже со сложенными крыльями, эта машина казалась просто огромной – больше бомбардировщика Ил-4 раза в полтора.

– Вы ошибаетесь, коллега, – ответила она, – народ янки не представляет собой монолитной массы, а разбит на индивидуальности-песчинки, поэтому обычные постулаты социотектоники к нему просто неприменимы. По сравнению с ними даже англы Франконии являют собой пример самоорганизации и солидарности. Чтобы подвигнуть эту аморфную массу на какое-то движение, необходимы титанические усилия со стороны нынешних правящих кругов, а мы, как раз в первую очередь, предпримем все меры для того, чтобы лишить ее влияния и пропагандистского потенциала. Ветер перемен выдует песок из-под фундамента американского образа жизни – и тот рухнет, лишенный опоры. Если соглашение будет подписано и вступит в силу, то у народа янки уже не будет пути назад. Это обещаю вам я, старший социоинженер Малинче Евксина. Предварительные расчеты обещают на девяносто девять процентов вероятность успеха. А вот если их правящие круги заартачатся, тогда настанет ваше время, уважаемая коллега. Надеюсь, вы сумеете оторвать несколько сотен голов, не повредив основной массе янки?

2 сентября 1941 года, около 02:00 мск. Околоземная орбита, высота 400 км, разведывательно-ударный крейсер «Полярный Лис».

– Хорошо, мистер Малинин, – кивнул Гопкинс, – я готов выслушать ваше «деловое предложение», только сначала скажите, обладают ли полным набором человеческих реакций вот эти леди, которые сидят за одним с нами столом? А то, – по крайней мере, о мисс Ватиле, – я слышал, что она чрезвычайно кровожадна и безжалостна к побежденным врагам…

– Итак, товарищи, – сказал вождь начиная совещание, – должен сказать, что у нас есть сомнение в том, что господа фон Клюге и прочие понимают смысл документа, который им предлагается подписать.

– А о них непременно вспомнят, – вздохнул Гопкинс, – не могут не вспомнить. Как и о прочей европейской мелочи, которая после краха Третьего Рейха останется совершенно беззащитной. И что хуже всего – со временем Альянс пришельцев с русскими обязательно вспомнит и о нашей Америке. И вот тогда нас не спасут ни два океана, ни могучий морской флот, ни вторая поправка[10] к Конституции. Нас попросту уничтожат, как мы когда-то уничтожили индейцев.

31 августа 1941 года, полдень. Москва, Кунцево, Ближняя дача Сталина.