– Видите ли, дело не в том, чтобы приобрести манеры, отличающиеся от манер низших слоев общества. Наоборот, прежде всего это не должно казаться приобретенным. Надо, чтобы это имело естественный вид, в некотором роде врожденный…
Меня возмущала любезная улыбка, с которой мадам Жюли принимала эти наставления, – она, так часто осыпавшая бранью клиента за то, что он “позволял себе”. Она не проявляла ни малейшего нетерпения и подчинялась. Я заставал ее держащей карандаш то зубами, то губами и декламирующей басню Лафонтена, делая перерывы, чтобы проводить очередную пару, что происходило часто, так как каждая из девиц с легкостью принимала по пятнадцать – двадцать клиентов в день.
– Выходит, что у меня простонародный выговор, – объяснила она мне. – Ну да, площадь Пигаль. Эта старая саранча называет это “народный говор” и прописала мне упражнения, чтобы от него избавиться. Я знаю, что у меня дурацкий вид, но что ты хочешь: раз надо – значит, надо.
– Почему вы так стараетесь, мадам Жюли? Это меня не касается, но…
– Есть причины.
Походка тоже причиняла ей много забот.
– Хожу как мужик, – признавала она.
Она тяжело переваливалась с ноги на ногу, это сопровождалось покачиванием плеч и приподнятых рук с оттопыренными локтями – походка, в которой действительно не было ничего женского, она напоминала движения профессиональных борцов на ринге. Мадемуазель де Фюльбияк очень сокрушалась:
– Вы не можете так ходить в обществе!
В результате я наблюдал хозяйку осторожно перемещающейся из одного конца гостиной в другой с тремя-четырьмя книгами на голове.
– Держитесь прямо, мадам, – приказывала мадемуазель де Фюльбияк, отец которой был морским офицером. – И прошу вас, не держите все время во рту окурок, это выглядит очень некрасиво.
– Вот дерьмо, – говорила мадам Жюли, когда пирамида книг шумно рушилась. И тут же добавляла: – Мне надо отучиться ругаться. Это может вдруг вылезти в самый неподходящий момент. Я столько раз в жизни говорила “дерьмо”, что это стало второй натурой.
У нее была “не наша” внешность, на что несколько раз указывала мадемуазель де Фюльбияк; она казалась мне немного похожей на цыганку. Много лет спустя, когда я приобрел некоторые познания в области искусства, я понял, что черты Жюли Эспинозы напоминали женские лица на византийских мозаиках и изображения на саркофагах в пустыне Сахара. Во всяком случае, это лицо напоминало об очень древних временах.
Однажды, войдя в контору, где клиенты оплачивали комнату, перед тем как подняться наверх с девицей, я обнаружил Жюли сидящей за стойкой с раскрытым учебником истории в руке. Закрыв глаза и держа палец на книжной странице, она читала наизусть, словно зубря урок:
– Таким образом, можно сказать, что адмирал Хорти стал регентом Венгрии вопреки своей воле… Его популярность, значительная уже в… – она заглянула в учебник, – значительная уже в семнадцатом году, после битвы при Отранто, так возросла после того, как он разгромил в девятнадцатом большевистскую революцию Белы Куна, что ему оставалось лишь склониться перед волей народа…
Она заметила мое удивление.
– Ну и что?
– Ничего, мадам Жюли.
– Не обращай внимания.
Она поиграла кончиками пальцев со своей золотой ящерицей, потом смягчилась и спокойно добавила: