Она уговорила меня сдать экзамен на водительские права:
– Это может пригодиться.
Хозяйка не могла предугадать только одного: точной даты германского нападения и нашего поражения. Она полагала, что это будет “в первые же теплые дни”, и заботилась об участи девиц. Она советовала им брать уроки немецкого, но во Франции не было ни одной проститутки, которая бы верила, что немцы победят.
Меня удивляло, что она мне так доверяет. Почему она без колебаний полагалась на двадцатилетнего мальчишку без жизненного опыта, что вряд ли было хорошей рекомендацией?
– Может, я и делаю глупость, – признала она. – Ну что я могу сказать? У тебя в глазах что‐то от смертника.
– Вот черт! – сказал я.
Она рассмеялась:
– Я тебя напугала, да? Но это не обязательно означает двенадцать пуль. С этим можно даже очень долго прожить. У тебя такой взгляд из‐за твоей польки. Не горюй. Ты ее еще увидишь.
– Как вы можете знать, мадам Жюли?
Она ответила не сразу, как бы боясь причинить мне боль:
– Если бы ты ее больше не увидел, это было бы слишком красиво. Все осталось бы как было. В жизни мало что остается неизменным.
Я продолжал ходить два-три раза в неделю в Штаб польской армии во Франции, и наконец сержант, устав от моих расспросов, бросил:
– Ничего в точности не известно, но вероятнее всего, что вся семья Броницких погибла под бомбами.
Тем не менее я был уверен, что Лила жива. Я даже острее ощущал ее присутствие рядом со мной, словно это было предчувствие.
В начале апреля мадам Жюли на несколько дней исчезла. Она вернулась с повязкой на носу. Когда повязку сняли, оказалось, что нос Жюли Эспинозы утратил горбинку и стал прямым, даже укоротился. Я не задавал ей вопросов, но при виде моего изумления она сказала:
– Нос – первое, на что будут смотреть эти сволочи.
В конце концов я так уверовал в ее правоту, что, когда немцы прорвали фронт под Седаном, я не удивился. Я не удивился и когда через несколько дней она послала меня пригнать из гаража ее “ситроен”. Вернувшись, я зашел к ней в комнату и застал ее сидящей среди чемоданов с рюмкой коньяку в руке; она слушала радио, которое возвещало, что “ничего не потеряно”.
– Хорошенькое “ничего”, – сказала она. Она поставила рюмку, взяла собачку и встала: – Ладно, поехали.
– Куда?
– Мы немного проедем вместе, потому что ты возвращаешься в Нормандию и нам по пути.