Глава XXVIII
Я свободно передвигался по нашим краям: немцы меня не опасались, зная, что я сумасшедший, – на самом деле именно поэтому в меня и следовало бы стрелять. Я держал в голове сотни имен и адресов “почтовых ящиков”, которые без конца менялись, и никогда не носил при себе ни клочка бумаги.
Однажды утром, проведя ночь в пути, я остановился передохнуть в “Телеме”. За соседним столиком человек читал газету. Я не видел его лица, только заголовок на первой странице: “Красная армия отступает в беспорядке”. Хозяин, месье Рубо, поставил перед “этим беднягой Людо” два бокала белого вина – бокал, который я заказал, и второй, чтобы доставить мне удовольствие. Местные жители давно привыкли к моим причудам и не упускали случая сообщить приезжим, что я еще больше “того”, чем мой дядя со своими воздушными змеями, знаменитый почтальон, носящий ту же фамилию. Мой сосед положил газету, и я узнал своего старого учителя французского, месье Пендера. Я не видел его с окончания школы. Его черты, ставшие резче под бременем лет, не утратили назидательной строгости, с которой он некогда искоренял орфографические ошибки в наших тетрадях. У него было то же самое пенсне и та же бородка, что и раньше. Месье Пендер еще сохранял присущий ему царственный вид, хотя славу его в основном составляла рубрика кроссвордов; он вел ее в “Ла газетт” вот уже сорок лет. Я встал.
– Здравствуйте, Флёри, здравствуйте. Разрешите мне передать наилучшие пожелания… – Он слегка приподнялся и поклонился пустому стулу.
Брико, официант, протиравший рюмки за прилавком, оцепенел, потом снова принялся тереть. Бедняга никогда не прибегал к воображению, так что погиб совсем ни за что – его убили эсэсовцы, отступая после высадки союзников.
– Я приветствую священное безумие, – сказал месье Пендер. – Ваше, вашего дяди Амбруаза и всех наших молодых французов, которых память заставила потерять голову. Я с радостью вижу, что многие из вас запомнили то, что достойно запоминания в нашем старом обязательном народном образовании.
Он рассмеялся.
– Выражение “сохранять смысл” можно толковать двояко. Кажется, я задавал вам когда‐то сочинение на эту тему. Именно сочинение по французскому языку.
– Очень хорошо помню, месье Пендер. “Сохранять здравый смысл – то есть действовать по велению рассудка, разумно”. Или же наоборот: “Сохранять смысл жизни”.
Мой старый учитель казался очень довольным. Он давно уже был на пенсии, сморщился, царственность его немного увяла; однако существует другая молодость, молодость, из‐за которой даже семидесятилетнего школьного учителя могут отправить в концлагерь.
– Вот-вот, – сказал он, не уточняя, к чему относится его одобрение.
Собачка хозяина, Лорнетка, фокстерьер с кольцами черной шерсти вокруг глаз, дала лапку месье Пендеру. Месье Пендер погладил ее.
– Надо иметь воображение, – сказал он. – Много воображения. Посмотрите на русских: согласно этой газете, они уже проиграли войну, но, кажется, у них тоже достаточно воображения, чтобы не замечать этого.
Он встал:
– Очень хорошо, ученик Флёри. “Сохранять смысл жизни” – иногда совершенно противоположно “сохранению здравого смысла”. Ставлю вам отличную оценку. Зайдите ко мне как‐нибудь на днях, да поскорее. Официант!
Он положил на стол двадцать су, снял пенсне и аккуратно спрятал его в жилетный карман – пенсне крепилось к нему черной бархатной ленточкой. Еще раз поклонился пустому стулу, надел шляпу и удалился несколько скованной походкой (колени отравляли ему жизнь). С мая 1941‐го по июль 1942‐го он написал значительную часть подпольной “литературы”, распространяемой в Нормандии. Его арестовали в 1944 году, накануне высадки союзников: он чересчур полагался на свои кроссворды – они появлялись дважды в неделю на четвертой странице “Ла газетт” и содержали инструкции для участников Сопротивления западного района, но один из подпольщиков выдал ключ гестапо, после того как ему вырвали несколько ногтей.
Между тем, когда однажды утром на стенах в Клери обнаружили плакаты, где говорилось о “вечной Франции” с той новой и неожиданной силой, когда избитые фразы вдруг оживают и, преображаясь, сбрасывают свои старые заплесневелые оболочки, подозрение пало на Амбруаза Флёри. Я удивился неожиданному чутью приверженцев земного тяготения, которые, зная, что любой подброшенный в воздух предмет, даже воздушный змей, в конце концов падает на землю, как бы ни была сильна надежда, все же воздавали должное старому чудаку, выходящему на луг в компании детей, подняв глаза к одному из своих “ньямов”, – теперь их запрещалось запускать на высоту более пятнадцати метров.
О том, что дядю подозревают, нам сообщил сын наших соседей Кайе: утром он примчался к нам в мастерскую. Жанно Кайе был такой белокурый, как если бы его с головы до ног осыпали пшеницей; он совсем запыхался, больше от волнения, чем от того, что бежал.
– Они идут!
После чего, отдав сначала дань дружбе, он отдал дань и нормандской осторожности, выбежав прочь и исчезнув со скоростью вспугнутого кролика.