Дядя ворчал:
– Еще двое безумцев вроде тебя живут только памятью: де Голль в Лондоне и Дюпра в “Прелестном уголке”.
Он смеялся:
– Интересно, кто из них двоих победит.
Глава XXX
“Прелестный уголок” процветал по‐прежнему, но местные жители начинали косо посматривать на Марселена Дюпра: его упрекали в том, что он слишком хорошо обслуживает оккупантов, – что касается моих товарищей, то они питали к нему неприкрытую ненависть. Я знал его лучше и защищал его, когда друзья называли его немецким прихвостнем и коллаборационистом. В действительности же в самом начале оккупации, когда высшее немецкое офицерство и вся парижская элита уже толпились на “галереях” и в “ротонде”, Дюпра сделал свой выбор. Его ресторан должен оставаться тем, чем он был всегда, – одной из подлинных ценностей Франции; и он, Марселен Дюпра, каждый день будет доказывать врагу, что не все можно победить. Но поскольку немцы чувствовали себя при этом очень хорошо и оказывали ему покровительство, его позицию понимали неверно и строго осуждали. Я сам присутствовал при перепалке в “Улитке”: Дюпра зашел туда купить зажигалку, и месье Мазье, нотариус, набросился на него, заявив прямо:
– Ты бы постыдился, Дюпра. Вся Франция лопает брюкву, а ты кормишь немцев трюфелями и паштетом из гусиной печенки. Знаешь, как у нас называют меню “Прелестного уголка”? Меню позора.
Дюпра весь напрягся. В его внешности всегда было что‐то воинственное – в лице, которое мгновенно становилось жестким, в сжатых губах под короткими седыми усами и голубовато-стальных глазах.
– Я на тебя плевать хотел, Мазье. Если вы настолько глупы, что не способны понять, что я стараюсь сделать, тогда Франция действительно пропала.
– И что же ты такое делаешь, сволочь ты этакая?
Никто еще не слышал от нотариуса таких слов.
– Стою на посту, – проворчал Дюпра.
– На каком посту? На посту у пирогов с гребешками и кервелем? На посту у овощного супа с омарами? У тюрбо и фондю с луком? У жареной рыбы с тимьяном? Французская молодежь гниет в лагерях для военнопленных, если только ее не расстреливают, а ты… Рыбное суфле в масле с душистыми травами! Салат из раковых шеек! В прошлый четверг ты подавал оккупантам мусс из омара и телячье жаркое, рулет из морепродуктов с трюфелями и фисташками, суфле из печени с брусникой…
Он вынул платок и вытер губы. Видно, слюнки потекли.
Дюпра молчал добрую минуту. У прилавка были люди: Жант из дорожного ведомства, хозяин по имени Дюма и один из братьев Лубро, которого через несколько недель арестовали.
– Слушай меня внимательно, идиот, – сказал наконец Дюпра глухим голосом. – Наши политики нас предали, наши генералы оказались рохлями, но те, кто несет ответственность за великую французскую кухню, будут защищать ее до конца. А что касается будущего… – Он испепелил их взглядом. – Войну выиграет не Германия, не Америка и не Англия! Не Черчилль, не Рузвельт и не тот, как его, который говорит с нами из Лондона! Войну выиграет Дюпра и его “Прелестный уголок”, Пик в Валансе, Пуэн во Вьене, Дюмен в Солье! Вот что я должен вам сказать, идиоты!
Никогда еще я не видал на четырех французских физиономиях выражения такого изумления. Дюпра швырнул на прилавок несколько мелких монет и положил зажигалку в карман. Он еще раз смерил всех взглядом и вышел.
Когда я рассказал об этом эпизоде дяде, Амбруаз Флёри кивнул в знак того, что понял:
– Он тоже обезумел от горя.
В тот же вечер фургончик “Прелестного уголка” остановился перед нашим домом. Дюпра приехал искать поддержки у своего лучшего друга. Сначала оба не сказали ни слова и серьезно принялись за кальвадос. Передо мной сидел совсем не тот человек, которого я видел несколько часов назад в “Улитке”. У Марселена было бледное, искаженное лицо, от его решительного вида не осталось и следа.