– Знаю, вам это кажется нелепым, но не забывайте, что три поколения Дюпра до Марселена были кулинарами. Поражение и падение всего, во что он верил, глубоко травмировало его, и он отдался душой и телом тому, что осталось.
– Да, куриным эскалопам под соусом “королева Медок”, – прорычал Жомбе. – Ты издеваешься, Флёри.
У меня был готов план, о котором я уже говорил Сенешалю.
– Вместо того чтобы уничтожать “Прелестный уголок”, надо его использовать. Благодаря вину немцы много и очень свободно говорят за столом. Надо поместить в ресторан кого‐нибудь, кто знал бы немецкий и передавал нам сведения. Лондону гораздо больше нужна информация, чем шумные действия.
Я напомнил также, что за этим последуют карательные операции против населения, и операцию решено было отложить. Но я знал: если не смогу убедить товарищей, что Дюпра может быть нам полезен, рано или поздно “Прелестный уголок” сгорит.
Глава XXXI
Несколько дней я ломал себе голову. Невеста Сенешаля, Сюзанна Дюлак, имела университетский диплом по немецкому языку, но я не знал, как сделать так, чтобы Дюпра взял ее на работу.
Несколько месяцев назад мне поручили координацию звеньев “цепочки спасения”, чтобы переправлять сбитых летчиков союзной авиации в Испанию. Как‐то вечером один из братьев Бюи сказал мне, что они прячут у себя на ферме летчика-истребителя из “Свободной Франции”. Бюи скрывали его уже неделю, чтобы “все немного успокоилось”, и, когда немецкие патрули стали реже наведываться к сбитому самолету, связались со мной.
Я застал пилота в кухне, за столом перед блюдом рубцов. Его звали Люккези. Черноволосый, кудрявый, с насмешливым лицом, в темно-синей форме с эмблемой лотарингского креста и с платком в красный горошек на шее, он держался так непринужденно, как будто падал с неба всю жизнь.
– Скажите, нет ли здесь хорошей гостиницы, которую я мог бы порекомендовать товарищам по эскадрилье? Мы сейчас теряем четыре-пять пилотов в месяц, так что если кто‐нибудь приземлится здесь…
Мне придется прятать летчика как минимум неделю, прежде чем можно будет отправить его в Испанию. Тут меня и осенило.
На следующий день поздно вечером дядя проводил меня в “Прелестный уголок”. Я застал Дюпра в мрачном раздумье; рядом сидел его сын Люсьен. Радио Виши не скупилось на информацию, и было от чего прийти в уныние. Британского торгового флота больше не существует. Немецкий Африканский корпус подходит к Каиру, итальянская армия оккупирует Грецию…Никогда еще я не видел, чтобы Марселен Дюпра был так огорчен военными известиями. Но как только он заговорил, я увидел, что ошибаюсь. Хозяин “Прелестного уголка” просто забыл выключить радио и размышлял о вещах более серьезных.
– Я никогда не включал в свое меню говяжье филе “Россини”. Рецепт того самого Эскофье. Он был просто шарлатан. Знаешь, что такое говяжье филе “Россини”? Один обман. Эскофье его выдумал, потому что мясо у него часто было низкого качества и он забивал его вкус паштетом из гусиной печенки и трюфелями, чтобы обмануть язык. Мы к этому пришли и в политике и во всем – к филе “Россини”. Один обман. Продукт подпорчен, значит, его приправляют ложью и прекрасными фразами. Чем больше слов, чем больше размах, тем меньше сомнений, что суть фальшивая. Я этого Эскофье всегда терпеть не мог. Знаешь, как он называл лягушачьи лапки? “Крылья нимф на заре”.
…Два американских авианосца потоплены в Тихом океане… За две прошлые ночи немецкая авиация сбила триста английских бомбардировщиков…
Взгляд Дюпра был слегка мутноват.
– Так дальше продолжаться не может, – говорил он. – Все делается напоказ. Например, оформление – пора этому положить конец. То, что на блюде, говорит само за себя. Но мне не удается этого доказать. Даже Пуэн отказывается признать, что украшение еды – вещь противоестественная. При украшении кушанье теряет свою свежесть, первозданность и аромат. Оно должно появляться на блюде прямо с огня. А Ванье осмеливается говорить: “Только в трактирах еду приносят из кухни на тарелках”. А где во всем этом вкус? Главное – вкус, который надо поймать в момент кульминации, когда готовность и аромат достигают высшей точки, надо не упустить это мгновение.
…Сотни тысяч пленных на русском фронте… Жестокие репрессии сил правопорядка против предателей и саботажников… За одну ночь двенадцать английских городов стерты с лица земли…
Внезапно я понял, что Дюпра говорит, чтобы не взорваться, и что он по‐своему борется против отчаяния.
– Привет, Марселен, – сказал дядя.
Дюпра встал и выключил приемник: