Она подошла к комоду, открыла ящик и вынула флакон духов “Коти”:
– На, возьми.
– Духи, мадам Жю…
– Никогда меня так не зови, дурак. Избавься от этой привычки, а то можешь оговориться в неподходящий момент. Это не духи. Это убивает, но действует через сорок восемь часов. Слушай внимательно…
Так мы узнали в июне 1942‐го, что новый командующий немецкими войсками в Нормандии генерал фон Тиле собирается дать в “Прелестном уголке” обед, на котором должны присутствовать сам министр люфтваффе маршал Геринг, группа лучших летчиков-истребителей, в том числе Гарланд, враг номер один английской авиации, и некоторые из самых высокопоставленных генералов.
Нашим первым решением, когда мы узнали день и час геринговского обеда, было нанести решающий удар. Ничего нет проще, чем подлить яду в кушанья. Но все же это было слишком важное дело, чтобы провести его по собственной инициативе, и мы запросили Лондон. Надо было все предусмотреть, в том числе эвакуацию Дюпра в Англию на подводной лодке. О подробностях операции “Ахиллесова пята” рассказывалось уже не раз, в частности – в мемуарах Дональда Саймса “Огненные ночи”.
Мне поручили уговорить Дюпра, и я с опаской приступил к делу. В избранном генералом фон Тиле меню среди других блюд был рулет из морепродуктов с трюфелями и фисташками. Я изложил наш план – признаюсь, довольно слабым голосом.
Дюпра решительно отказался:
– Яд в моем рулете? Это невозможно.
– Почему?
Он испепелил меня тем голубовато-стальным взглядом, который я так хорошо знал:
– Потому что это будет невкусно.
Он повернулся ко мне спиной. Когда я робко попытался пойти за ним на кухню, он взял меня за плечи и молча вытолкал вон.
К счастью, Лондон послал нам приказ, аннулирующий операцию. Я даже задавал себе вопрос, не сам ли де Голль ее отменил, заботясь о престиже “Прелестного уголка”.
Глава XXXIII
Я меньше говорил с Лилой, меньше видел ее и лучше скрывал от посторонних глаз: таково было правило подполья. Время от времени то один, то другой из нас попадался, потому что слишком рисковал и не умел скрывать свой “смысл жизни”. Я держал в памяти столько сотен адресов, которые без конца менялись, столько кодов, сообщений, военных сведений, что теперь Лила занимала в ней меньше места, ей пришлось сжаться и довольствоваться малым. До меня с трудом доносился ее голос с оттенком упрека, когда у меня была возможность подумать о ней, а не о завтрашнем дне, встречах, арестах и всегда возможном предательстве.
“Если ты так будешь забывать меня, Людо, все будет кончено. Все. Чем больше ты будешь меня забывать, тем больше я буду превращаться в воспоминание”.
“Я тебя не забываю. Я тебя прячу, вот и все. Я не забыл ни тебя, ни Тада, ни Бруно. Ты должна была бы понять. Сейчас не время открывать немцам свой смысл жизни. Они за это расстреливают”.
“Ты стал таким уверенным в себе, таким спокойным. Ты часто смеешься, как будто со мной ничего не может случиться”.
“Пока я буду спокоен и уверен, с тобой ничего не случится”.