На лбу юнца прорезается морщинка.
Затем он начинает говорить.
Я не знаю, как отвечать на твои вопросы. Каждый день я наблюдаю за той частью себя, которая не есть я. Это та часть, которая находится здесь. Остальных частей меня здесь нет. Они остались там. Не знаю, как объяснить. Какая-то часть меня сейчас играет в футбол. Другая – с Лукрецией. Я держу ее за руку, и мы смотрим по телику какую-то глупость, из тех, что ей нравятся. Мыло какое-нибудь. Какая-то часть меня ругается с родителями. Сейчас, наверное, около девяти, а значит, я пью пиво в баре. Играю в настольный футбол и болтаю по-английски с серфером-гринго. Та часть меня, которая здесь, – ее нет. Она осталась там. Так что я не здесь. Но и того меня, что остался там, тоже нет. Сейчас я кто-то третий. Какой-то незнакомец. В каком-то смысле он все еще сын Папи и Мириам, брат Рафаэля и Джулии, а в каком-то уже нет. Одно не равно другому. Ты понимаешь, о чем я? Я и сам толком не понимаю. Не важно, как я к этому отношусь. Я просто не здесь и не там. Не то чтобы меня не было, но я и не тот, что был раньше. Ни то ни се. Так я это чувствую.
Боливар, мигая, глядит на Эктора.
Он честно пытается вникнуть в смысл его речей, но слова истончаются и расплываются. Пытается заглянуть в разум юнца, но видит только страдальчески обтянутые кожей кости вокруг глазниц.
Он принимается тереть голову кулаком.
Боливар кричит и, отбросив заостренную бамбуковую палочку, перегибается за борт. Он вытягивает из воды мокрую зеленую черепаху шириной с его грудную клетку. Черепаха смотрит на них из-под морщин, жестикулируя плавниками, словно хочет высказать что-то невыразимое. Боливар начинает орудовать ножом. Сливает кровь в чашку, разрезает плоть и обнаруживает, что желудок забит белыми пластиковыми гранулами. Достает органы и режет на порции. Поднимает вверх блестящую печень. Лицо Эктора искажает гримаса отвращения, он отворачивается и отказывается есть. Боливар кладет печень на кожух, режет соломкой, сует кусок в рот, жует. Издает стон. Это так вкусно, говорит он. Делает глоток крови, предлагает Эктору, но тот мотает головой. Вместо этого берет ломтик плоти с черепашьей лапы, жует. Перестает жевать, наклоняется, выплевывает на ладонь. Когда он поднимает голову, на щеках блестят слезы.
Я не могу есть свежатину.
Боливар забирает еду и долго смотрит на Эктора. Затем улыбается. Поднимает панцирь и примеряет как шляпу от солнца. Затем как зонтик. Потом уже Эктор берет панцирь и превращает его в литавровый барабан.
Наконец Боливар притворяется, что панцирь – большой телефонный аппарат.
Алло! Да. Надеюсь, вы сможете меня соединить. Хочу заказать ящик пива и спасательную лодку. Да, в течение часа. Благодарю.
Это час, когда мир исчезает. Боливар смотрит до тех пор, пока смотреть становится не на что. Тогда он закрывает глаза. Видит себя в баре у Габриэлы. Он стоит и болтает с Розой и Анхелем. Остальные слушают. С губы свисает косяк. Струйка дыма проникает в легкие. Он видит, как машет руками, что-то объясняя. Как показывает в сторону пляжа.
Дальний огонек в темном море. Проплывает корабль, недостижимый, мимо.
Солнце палит целыми днями, море – его наковальня. Эктор сидит в ящике и жует вяленое мясо черепахи. Рот смачивает водой. А когда заговаривает, голос почти неразличим.
Восемь дней осталось до Рождества.
Боливар мотает головой.
Я не могу в это поверить.
Потом добавляет, слушай, к тому времени нас спасут. Я точно знаю. Какое-нибудь судно. Вроде того, что проходило прошлой ночью.
Не уверен. Откуда ты можешь знать? Тут бесполезны любые знания.
Эктор вылезает из ящика и опускается на колени перед Пресвятой Девой. Заслонившись ладонью от сияния моря, Боливар изучает юношу. Обожженная кожа на плече стала бронзовой. Рана слезится, словно глаз.