Они наблюдают, как солнце опускается в море, на солнечном диске – призрак контейнеровоза.
Поначалу Боливар не замечает, а потом замечает. Он перестал определять время по солнцу. Его разум замедляется. Время – больше не время. Оно не течет, но стоит на месте. Так ему кажется. Дни проходят внутри замершего времени. А иногда кажется, что время течет помимо него – над ним, вокруг него, под ним, но только не внутри. Он пытается это осмыслить, представить нечто огромное, недоступное пониманию, действию или выражению. Вас отрезали от хода времени, но время продолжает идти и не остановится никогда. Он изучает Эктора, пытаясь понять, приходит ли эта мысль в голову и ему.
Затем настают дни беспредельного счастья. Ощущение свободы и безграничных возможностей. Оно возникает с каждым пылающим рассветом, когда мир возрождается из пепла. Они наблюдают, как земля преображается в великолепии красок, и замирают в изумлении. Таких небес никто не видал. Между Боливаром и Эктором разрастается тишина, которая тоже есть понимание. Каждый начинает видеть правду другого, и каждый беспомощен перед правдой мира. Посреди этой необъятности не важно, что человек носит в своем сердце. И все же сердце толкает кровь, пробуждая волю. Эктор не сводит глаз с моря. Каждый проблеск света заслуживает внимания. Но Боливар все чаще дает глазам отдых. Он говорит себе: это может продолжаться целую вечность. Что еще нужно? Ты ешь, спишь, выполняешь простые задачи. Это и есть настоящая жизнь.
Прошлой ночью, говорит Эктор, мне приснилось, что я дома, в своей постели. Во сне было утро, время вставать. Но когда я вышел из комнаты, то увидел, что дом пуст. И давно – ни родителей, ни брата с сестрой, кругом толстый слой пыли. В моем сне они были давным-давно мертвы, причем умерли, когда меня с ними не было. Я долго бродил по пустому дому, а затем проснулся. Как думаешь, что это может значить? Боюсь, дома что-то случилось.
А мне все время снится, говорит Боливар, что я хороню трупы. Я в горах за городом, в котором жил до того, как уехал на побережье. Во сне я прикидываю размер ямы. Ложусь на земле и обвожу себя палкой. Я понимаю, что этот сон значит. Но когда просыпаюсь и смотрю на море, вижу, что мой размер ничто в сравнении с океаном, что на его поверхности ничего не отметишь и не измеришь.
По мне, говорит Эктор, дурацкий какой-то сон.
Спящее тело ощущает, что погода меняется. Боливар в одиночестве просыпается в ящике.
Эй, кричит он, смотри сюда.
Эктор поднимает голову и видит, как Боливар хлопает дверью.
Они трясутся посреди нескончаемого шквала. Дни будто ночи вечного дождя. Боливар удерживает дверь, когда ливень врывается внутрь. Они промокли насквозь и стучат зубами под одеялом из водорослей, кожа посерела и сморщилась. На коленях у Эктора фигурка Пресвятой Девы. Юноша тих, вял и не спал бóльшую часть ночи. При каждом движении он пихает Боливара локтем под ребра. Сучит ногами, скрещивает руки на груди. Слегка хрипит при дыхании. Затем замирает и целый день сидит неподвижно, птичьими глазами уставившись в брезент, как будто пытаясь разглядеть что-то снаружи. Начинает шептать что-то неразборчивое, снова и снова, пока Боливар не велит ему заткнуться.
Затем Эктор произносит это вслух.
Я знаю, что она делает.
Боливар наклоняется ближе. Кто?
Лукреция. Она с ним.
С кем?
С Октавио.
Боливар испускает долгий вздох, затем стискивает кулаки.
Слушай, прекращай это. Ты не можешь знать, что она делает. Мы тут словно слепые.
Нет. Это легко понять.
Как?