Тем вечером, прокручивая все эти мысли, я вернулась в хижину усталая, немного грустная. Сумерки сгустились, но света еще хватало, и я заметила, что дверь чуть приоткрыта.
Поначалу, когда Нэш подарил нам с Джеймсом жилье в Уголке Мюррея, оно мне не очень-то понравилась. Отстояло далековато от всех. А когда родились дети, и вовсе злилась: почему это моим мальчикам приходится ноги снашивать? Но шли дни, годы, и я поняла, что лучше не быть на виду. Отсутствие соседей дало мне ощущение некоторой свободы, позволило быть собой и делать то, что следовало.
Я знала, что за моей спиной и когда не слышит Джеймс Нэш называет меня африканской ведьмой. Мастер, конечно, не настолько глуп, чтобы верить, будто я летаю на помеле, или на венике, или другой какой ерунде, вроде тех белых ведьм, о которых говорили люди, но считал, что мне лучше жить как можно дальше от главного дома и других белых людей. Видать, думал, что на расстоянии сложнее наложить заклятие. Вот никто, кроме меня, и не увидел этой приоткрытой двери.
Я отставила корзину в сторону, вытащила нож из кармана фартука и медленно толкнула дверь на случай, если петли заскрипят.
Иногда в полях появлялись бродяги, шлявшиеся туда-сюда. Но они безвредны, разве что посидят под дубом неподалеку, отдыхая. Случалось, забегали заблудившиеся или удравшие с другой фермы дети, когда темнокожие, а когда и нет. Таким я показывала дорогу или провожала. На этот раз все было по-другому. Воздух вокруг меня мерцал, двигался, дул прохладный ветерок. Я втянула голову в плечи, сама не знаю почему.
– Кто ты и что тебе нужно? – Я направила лампу в угол хижины.
Пламя сильно мерцало, не освещая самой дальней стены. Высокая темная фигура, застыв неподвижно, прижалась к ней рядом с очагом, и в отражении лампы светились два глаза. На мгновение меня охватил страх, припомнились истории о демонах, которые могли поймать меня в лесу и съесть, – так мои братья пугали малышей. Но тут демоном и не пахло. Что бы это ни было, оно жило, дышало и ходило на двух ногах.
– Я не причиню тебе вреда, сестра. Прошу только немного воды и еды. – Голос был грубым и низким, рычал шепотом.
– Откуда ты? – спросила я, используя те немногие слова, которые знала на языке пришельца.
– Ты говоришь на моем языке.
– Я спрашиваю.
– Я убежал… с корабля, который стоит на мели в болотах к югу отсюда, в месте под названием Совиный ручей.
Я замерла. Даже до меня дошла история Совиного ручья. Ее пересказывали на севере по всему побережью до Вирджинии и на западе до Джорджии, она, как зараза, распространялась по поселкам и городкам, пугая Нэша и других плантаторов гораздо больше, чем всякая чепуха о возвращении армий английского короля или набегах индейцев тускарора. Я оглянулась через плечо, но дорога была пуста, лишь в некоторых хижинах за поворотом сквозь занавески мерцали редкие огоньки свечей. Быстро вошла внутрь и закрыла дверь. Затем подняла лампу как можно выше и повернула к углу, где дрожал в прохладном вечернем воздухе незнакомец. Прикрывавшие его жалкие тряпки были грязны и изорваны в клочья, руки и ноги исцарапаны и покрыты язвами. С одной ноги текла кровь. Лицо длинное, худое, глаза запавшие, на обеих щеках какие-то знаки. И я их узнала. Татуировка
– Ты говоришь на моем языке, – повторил он. Медленно и с явным трудом развернулся и выпрямился. Несмотря на худобу и травму, он был высок и крепко сложен.
– Очень немного.
Я поставила корзину и лампу на стол и уставилась на него.
– Работорговец сел на мель несколько месяцев назад, – медленно выговаривала я, пытаясь найти правильные слова. – Далеко отсюда. Где ты был все это время?
Я налила в чашку воды и протянула ему. Мужчина взял посудину обеими руками, проглотил, чуть не подавившись, и благодарно кивнул. Я снова наполнила чашку.
– Заблудился, бродил. По болоту.
От его шипяще-рычащего голоса у меня по коже побежали мурашки.