Десять жизней Мариам

Я знала: она думает так же, как и все. Я умерла, а теперь снова ожила. Но я уже не та Мариам. И никогда не буду прежней. Я вновь посмотрела на Айрис. Она тоже переменилась, лицо стало тоньше и темнее, на нем выделялись большие карие глаза и красивый рот. Она вдруг напомнила мне женщину фула, которая принесла мне воды после того, как моя сестра умерла на работорговце и португальские моряки выбросили ее тело в море, а я тоже умерла.

«Мы уж думали, ты совсем ушла».

После смерти Джери я стала другой. И теперь это произошло снова. Айрис это понимала. Я видела по ее глазам.

По страху в них.

С того дня все на ферме Нэша и в округе относились ко мне как к ведьме, о чем, собственно, и всегда шептались. Я стала живым призраком. К мистрис Нэш вернулись и даже усилились все ее хвори. Я не сразу поняла, что она попросту выливала мои отвары и чаи, потому что боялась. На ферме Килпатрика родился ребенок, еще двое – в поселке одной большой хлопковой плантации на юге. На роды позвали других повитух. Никто не хотел, чтобы их детей принимал живой призрак или ведьма.

А как я могла остаться той же? Моего мужа забрали. Моих детей, моих мальчиков, забрали. Неизвестно куда…

«К югу отсюда» – это все, что мог мне сказать Уилкинс, даже он не знал. К югу отсюда находились Алабама, Луизиана и Миссисипи, простирались мили хлопковых полей Средней Джорджии, мерцающие белизной под лучами летнего солнца, и уродливые, труднопроходимые поля сахарного тростника, чьи острые листья так часто режут и рвут темную плоть во время уборки. Нет, я была уже не та. И той больше никогда не буду.

Со временем я выздоровела, вернулась в себя, как выразилась Айрис. Со временем мистрис Марта перестала выливать мой чай, люди снова посылали за мной, чтобы я ухаживала за их роженицами, лечила их недуги и сидела с их умирающими. Но все равно ходили слухи, что с головой у меня не в порядке. И еще кое о чем.

Однажды вечером, уже начало смеркаться, меня окликнул еще один игбо, женщина. Пряталась на дереве у моей хижины. Замерзшая, голодная, вся в царапинах, которые следовало обработать. Женщина сбежала от хозяина из Северной Каролины, он годами ее избивал и грозился вообще убить, вот она и решила, что лучше пусть ее убьют свободной, чем как рабыню. Прослышала о тропе, о какой-то дороге, по которой темнокожие уходят на север, в Канаду, где холодно, но нет рабства.

Я слушал ее, вспоминая слова игбо, которые говорил Калу… призрак. Наблюдала, как она осторожно выпила воду, съела два ломтика хлеба. Я сказала, что до восхода ей нужно уйти, и она согласилась.

«Пойдем со мной, сестра, – позвала женщина, впиваясь в меня глазами, полными умной энергии. – Мы уйдем на свободу вместе. Что тебя здесь держит?»

У меня не было ответа. Теперь при мне оставалось только имя, которого никто не знал, и только та жизнь, которая была, пока я не ступила на палубу «Мартине». Чтобы унести это «имущество» с собой, даже мешок не понадобится.

Что еще со мной могли сделать? Мне не исполнилось и двадцати, а меня много раз избивали, дважды продавали, один мой ребенок умер, и еще двоих я потеряла из-за хлопкового рабства. Пропал и мой мужчина. Оставалось только убить.

Женщина игбо ушла до восхода, выскользнув из хижины, как кошка. Я спала. Дверь не скрипнула, потому что несколько месяцев назад Джеймс ее смазал.

Через несколько недель появились мужчина и мальчик, еще месяц спустя – женщина менде, слов которой я не знала, с сыном. Людей убегало так много, что землевладельцы организовали отряд поисковиков-добровольцев.

Оуэн Маккей и остальные всякий раз, когда случался побег, выпускали своих собак на Ньютоновскую мельницу. Злобные псы носились по полям и садам, вставали на задние лапы и пытались выломать двери. Двое как-то раз промчались через хижину Лулы, опрокинув стулья и стол, расколотив посуду, порвав и пожевав постельное белье и одежду, чуть не до смерти напугав Салли, четырехлетнюю дочку Лулы. Собаки носились по поселкам, скакали, как дикие лошади, не заботясь, по чьим владениям топчутся. Под их лапами пали розы госпожи Нэш и ее так называемый английский сад. Марту Нэш все это ужасно выводило из себя. «Преследуйте негров, – кричала она Маккею, – но не портите мне розарий!»

Но к моей хижине собаки не приблизились, как хозяева их ни науськивали. Обежали широким кругом, понюхали, опустили большие головы, заскулили и помчались дальше. Нэш потом всем говорил, что это потому, что я ведьма и наложила заклятие на свое жилье. После того, как Джеймс и мои мальчики ушли, мне было все равно, считает он меня ведьмой или нет. Я-то знала, что псов прогнали вовсе не чары и не злой дух. Кухня Мари Катрин произвела на меня неизгладимое впечатление, но очень быстро я поняла, что ее «варева» далеко не всегда были едой. «Нет! N’est pas mangez![56] Не трогай!» Сколько раз я слышала это предупреждение на креольском, французском, английском и португальском языках? «А что это?» – вопрос, который я задавала ей, наверное, столько же раз, сколько звезд на небе.

Ее уроки до сих пор служат мне.

«Attencion[57]. Не спрашивай, что это такое, ma petite Marie[58], спроси, как оно действует». И Мари рассказывала, для чего предназначен тот или иной отвар, чай, снадобье или бальзам, как их готовить, учила правильно отмерять и сколько чего использовать для мужчины, женщины, ребенка или животного. «Практически у всего есть свое предназначение: у каждого растения, даже у того, что все называют сорняками, и у придорожной пыли», – учила она меня. В том числе и тому, как запахом сбить собаку со следа.

Вот только непонятно, откуда Мари Катрин это знала и зачем ей это было нужно. Ведь она родилась свободной на Гаити, ее отец и дед были белыми французами. И сама она – с прямыми светло-каштановыми волосами, почти всегда спрятанными под белым тюрбаном, острыми чертами лица и темными, как эбеновое дерево, глазами – выглядела почти белой. Когда я сказала об этом своем наблюдении, глаза ее, излучающие тепло в мою сторону, моментально остыли и стали холодно-черными, как обсидиан.